Ямонтовичи–Подберезские

Общие сведения о роде

ЯМОНТОВИЧИ–ПОДБЕРЕЗСКИЕ – кня­же­ский род изве­стен с кон­ца XIV века.

Род кня­зей Ямон­то­ви­чей-Под­бе­рез­ских вел про­ис­хож­де­ние от ста­рой литов­ской пле­мен­ной зна­ти, одна­ко еще на ран­нем эта­пе сво­ей исто­рии тес­но свя­зал себя с «рус­ки­ми» зем­ля­ми Вели­ко­го кня­же­ства Литов­ско­го. Уже пер­вый извест­ный пред­ста­ви­тель рода – князь Ямонт – был пра­во­слав­ным. Этой же кон­фес­сии при­дер­жи­ва­лись и его потомки.

Піс­ля заги­белі кня­зя Ямон­та в битві на Вор­склі 1399 р. його сини одер­жа­ли за бать­ківсь­кі заслу­ги уділ із цен­тром у Под­бе­рез­зі у Вітебсь­кій зем­лі (сучас­на Біло­русь). Ямонт был вид­ной фигу­рой в окру­же­нии вели­ко­го кня­зя литов­ско­го Вито­вта и одно вре­мя даже был его смо­лен­ским намест­ни­ком. Одна­ко, зна­че­ние его потом­ков в жиз­ни госу­дар­ства неуклон­но пада­ло. Если Семен и Миха­ил, сыно­вья Ямон­та, еще высту­па­ли в нача­ле XV сто­ле­тия в каче­стве сви­де­те­лей меж­ду­на­род­ных дого­во­ров, то уже их дети намно­го реже встре­ча­ют­ся на стра­ни­цах исто­ри­че­ских доку­мен­тов. Судя по все­му, они зани­ма­ли гораз­до более скром­ное место в обществе.

O pochodzeniu książąt Jamontowiczów Podbereskich wypowiadano dość różne zdania. Аdam Boniecki w swojej pracy o rodach w Wielkim Księstwie Litewskim przydał im pochodzenie od kniaziów Druckich. [1] Natomiast nieco później J. Wolff w swej pracy o kniaziach litewsko-ruskich od końca XIV w., biorąc pod uwagę typowe dla Litwinów imiennictwo najwcześniejszych przedstawicieli tego rodu, uznał ich za potomków dawnych kniaziów litewskich. Ich najwcześniejszy rodowód, podobnie jak innych rodów kniaziowskich, takich jak Giedrojciowie, Holszańscy czy Świrscy, jest trudny do odtworzenia. [2] Odosobnione jest zdanie wydawców tomu pierwszego opracowania Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego zawarte w sugestii, że kniaź Siemion Jamontowicz, pełniący funkcję namiestnika krewskiego, był kniaziem Druckim. [3] Piszący pół wieku wcześniej od A. Bonieckiego i J. Wolff a historyk litewski Teodor Narbutt wyprowadzał Jamontowiczów od legendarnego Hurdy Ginwiłowicza. Pogląd ten o pochodzeniu interesującej nas gałęzi kniaziowskiej zaakceptował i odświeżył badacz ukraiński Leontij Wojtowicz5. [4] To samo o swoim pochodzeniu mówiły legendy kniaziów Giedrojciów w XVI w. Jak wiemy, źródła, na których budował swoje rewelacje o dziejach Litwy T. Narbutt, powstały na zapotrzebowanie elit Wielkiego Księstwa Litewskiego w XVI w., [5] a prawdziwość ich przekazu jest tak samo zgodna z prawdą jak przekaz Wincentego Kadłubka o Grakchu, założycielu Krakowa, czy o Pompiliuszu. Mamy też w latopisach litewsko-ruskich zamiennie nazywanego księcia litewskiego imieniem Skirmont-Jamont (rzekomo współczesnego Szwarnowi), który podobno pokonał księcia łuckiego Mścisława w walce o grody w Brześciu, Mielniku, Gródkui Nowogródku. [6] Na podstawie tak niepewnych i mało konkretnych przesłanek źródłowych nie jesteśmy w stanie wejść w genealogię interesującego nas rodu książęcego głębiej niż w połowę XIV w.

Najwcześniejszym historycznym przedstawicielem tego rodu jest żyjący w drugiej połowie XIV w. kniaź Jamunt (Jamont) Tułuntowicz, ściśle współpracujący z Witoldem zarówno w czasie jego walk o władzę w Wielkim Księstwie Litewskim, jak i po jej osiągnięciu.

Совсем немно­го нам извест­но так­же об иму­ще­ствен­ном поло­же­нии пред­ста­ви­те­лей рода. Их земель­ные вла­де­ния (села) были раз­бро­са­ны по раз­ным мест­но­стям Бела­ру­си. Насколь­ко поз­во­ля­ют судить доку­мен­ты, Ямон­то­ви­чи полу­чи­ли эти зем­ли в основ­ном в каче­стве пожа­ло­ва­ний от вели­ких кня­зей литов­ских. В 70–80‑е годы XV века, в резуль­та­те тяж­бы с паном Ива­ном Ильи­ни­чем бра­тья Иван и Федор Ямон­то­ви­чи смог­ли окон­ча­тель­но закре­пить за собой село Под­бе­ре­зье, [7] рас­по­ло­жен­ное в 15 км к севе­ро-восто­ку от горо­да Друцк (теперь это дерев­ня в Вол­ко­вич­ском сель­ском сове­те Толо­чин­ско­го рай­о­на Витеб­ской обла­сти). С это­го вре­ме­ни кня­зья Ямон­то­ви­чи ста­ли назы­вать­ся так­же Подберезскими.

Основ­ная литература:

Воро­нин В. А. Улья­на Под­бе­рез­ская: исто­рия жиз­ни // Studia Historica Europae Orientalis = Иссле­до­ва­ния по исто­рии Восточ­ной Евро­пы : науч. сб. Вып. 10. – Минск : РИВШ, 2017. – 262 с., с. 87–104.;
Tęgowski J. Kilka słów o rodowodzie kniaziów Jamontowiczów Podbereskich w świetle nowych źródeł; Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s., s. 151.

Геральдика и сфрагистика

Герб кня­зей Ямон­то­ви­чей-Прд­бе­рез­ских неиз­ве­стен. Дво­рян­ский род Под­бе­рез­ских поль­зу­ет­ся гер­бом «Гоз­да­ва», к кото­ро­му позд­нее доба­вил себе дву­гла­во­го орла и кня­же­скую корону.»

Генеалогия

I генерация

1. КН. ЯМОНТ ТУЛУНТОВИЧ,

кото­ро­го назы­ва­ют сыном Гур­ды Гин­ви­ло­ви­ча, потом­ка Гед­рю­са (Гед­рос). В любом слу­чае он был чисто­кров­ным литов­цем, таким же как Гед­рой­цы, Голь­шан­ские и Свир­ские – потом­ком древ­них удель­ных литов­ских кня­зей. В 1390 году князь Ямунт участ­во­вал в экс­пе­ди­ции Вито­вта в Прус­сию [8]. 28 сен­тяб­ря 1395 г. вме­сте с Васи­ли­ем Борей­ко­вым по при­ка­зу литов­ско­го вели­ко­го кня­зя был назна­чен намест­ни­ком в Смо­ленск [9]. 12 октяб­ря 1398 г. князь Ямонт и боярин Васи­лий Борей­ков упо­ми­на­ют­ся сре­ди пору­чи­те­лей Вито­вта при заклю­че­нии дого­во­ра с кре­сто­нос­ца­ми на ост­ро­ве Салин на р. Неман. Этот акт был состав­лен еще 23 апре­ля 1398 г. В дан­ном акте князь титу­лу­ет­ся как вла­де­тель­ный («duсеs.Jamunt de Kletzke», а не как намест­ник в Смо­лен­ске [10].

В 1398 г. «Яманть при­ез­дилъ от Вито­вта на Моск­ву посоль­ством». Оче­вид­но, его дипло­ма­ти­че­ская мис­сия была свя­за­на с инфор­ми­ро­ва­ни­ем вели­ко­го кня­зя Васи­лия I Дмит­ри­е­ви­ча о дей­стви­ях Вито­вта в ВКЛ. Кро­ме того, в Москве князь Ямонт мог обсуж­дать пред­сто­я­щий визит вели­кой кня­ги­ни с детьми и бояра­ми в Смо­ленск, где зимой 1398–1399 гг. она про­ве­ла у роди­те­лей две неде­ли [11]. Оче­вид­но, что в это вре­мя князь Ямонт по-преж­не­му являл­ся намест­ни­ком в Смо­лен­ске. Дан­ный факт под­твер­жда­ют и лето­пис­цы. Пере­чис­ляя погиб­ших в бит­ве с ордын­ца­ми на р. Вор­ск­ла литов­ских и рус­ских удельных
и слу­жи­лых кня­зей, они упо­ми­на­ют и Ямон­та Тулун­то­ви­ча, «иже въ Смо­лен­ску бе». [12]

Najwcześniejszym historycznym przedstawicielem tego rodu jest żyjący w drugiej połowie XIV w. kniaź Jamunt (Jamont) Tułuntowicz, ściśle współpracujący z Witoldem zarówno w czasie jego walk o władzę w Wielkim Księstwie Litewskim, jak i po jej osiągnięciu. Po raz pierwszy spotykamy go u boku Witolda w Prusach w 1390 r., czego dowiadujemy się ze źródeł pruskich [13]. Był na tyle sprawdzonym człowiekiem Witolda, że ten po przejęciu w bezpośrednie władanie księstwa smoleńskiego 28 IX 1395 r. uczynił kniazia Jamonta swoim namiestnikiem w tym księstwie wespół z Wasylem Borejkowiczem [14]. Na dokumencie traktatowym Witolda z zakonem krzyżackim wystawionym 12 X 1398 r. wśród świadków wymieniony jest bez tytułu książęcego „Jamund von Cletzke”, a nieco dalej „Wassil Boreiken son” [15]. Moskiewski zwód latopisarski z końca XV w. wspomina pod datą roczną 1398: „Того же лета Ямантъ при­ез­дилъ от Вито­вта на Моск­ву посоль­ством” [16].

W wyniku tego poselstwa kniazia Jamunta doszło do spotkania Witolda z córką, wielką księżną moskiewską Zofią Wasylową w Smoleńsku. Wiemy, że do spotkania tego doszło zimą, zatem zarówno poselstwo, jak i jego efekt musiały mieć miejsce od listopada 1398 do końca lutego 1399 r. Według ustaleń Jerzego Purca pobyt Witolda w Smoleńsku był możliwy po 2 II 1399 r.[17]. Już następnego roku nastąpiła krwawa bitwa z Tatarami Tamerlana, w której m.in. zginął też kniaź J. Tułuntowicz. Obok kniazia Jamunta latopisy wymieniły kniazia Michała Podbereskiego i jego brata Aleksandra [18]. Dwaj ostatni nie mają wiele wspólnego z Jamontowiczami i najpewniej przynależeli do jednej z licznych rodzin kniaziowskich połocczyzny, a majętność Podberezie tra) ła zapewne do potomków Jamonta w późniejszym czasie przez małżeństwo lub darowiznę wielkiego księcia. Maciej Stryjkowski, opisując krwawe żniwo bitwy nad Worsklą, nazywa interesującego nas kniazia bądź jego syna: „Jamuntowicz Iwan Jurijewicz” [19]. Inną listę o) ar wspomnianej bitwyznajdujemy choćby w Czwartym latopisie nowogrodzkim, gdzie czytamy: „князь Ямонтъ Толо­ун­то­вичь, Иванъ Юрье­вичь Бель­скыи князь” [20]. Widać z porównania tych tekstów, że w dziele M. Stryjkowskiego nastąpiła kontaminacja imion dwóch osób: litewskiego Jamont i chrześcijańskiego imienia wraz z patronimikiem Iwan Jurijewicz, zapewne wskutek nieuwagi polskiego historyka. Niemożliwe jest zatem przy tym stanie zasobu informacji ustalenie imienia chrzestnego kniazia J. Tułuntowicza.

II генерация

6/3. КН. ИВАН ЯМОНТОВИЧ?

2/1. КН. СЕМЁН (СЕНЬ­КО) ЯМОН­ТО­ВИЧ (1401,1411)

После гибе­ли 12 авгу­ста 1399 г. сво­е­го отца князь Семен Ямон­то­вич почти сра­зу полу­чил доволь­но высо­кое место в раде пра­ви­те­лей ВКЛ. Уже 18 янва­ря 1401 г. в Виль­но он («Semeon Iamunti») участ­во­вал в под­пи­са­нии и утвер­жде­нии дого­во­ра, заклю­чен­но­го меж­ду поль­ским коро­лем Вла­ди­сла­вом II Ягай­ло и Вито­втом [21]. В 1410—1411 гг. был участ­ни­ком «Вели­кой вой­ны», и в част­но­сти – Грюн­вальд­ской бит­вы [22]. в 1411 году (Symeon filii Litwanie ducum) под­пи­сал трак­тат Торунь­ский. Под­пи­сал Торунь­ский 1411 г., и, подоб­но отцу, упо­ми­на­ет­ся с кня­же­ским титу­лом («Symeon filii Jamunth Litwanie ducum») [23].

Na jednym z aktów tzw. unii wileńsko-radomskiej wystawionym w Wilnie 18 I 1401 r. wystąpił niejaki „Semeon Jamunti” bez tytułu kniaziowskiego. [24] Z pewnością ten sam Siemion Jamontowicz na dokumencie traktatu toruńskiego z 1 II 1411 r. pojawił się z tytulaturą książęcą. [25] Nie ulega najmniejszej wątpliwości, że był on synem J. Tułuntowicza, który zginął nad rzeką Worsklą w 1399 r. Wystąpienie w ważnym akcie unii Litwy z Polską w 1401 r. wskazuje po pierwsze, na dorosłość kniazia Siemiona w chwili wystawiania owego dokumentu, a więc jego narodziny mogły przypaść nie później niż w 1380 r. Po drugie, imię, którym jest nazwany tenkniaź, wskazuje na jego wcześniejsze zetknięcie się z religią obrządku wschodniego. Po roku 1411 S. Jamontowicz znika ze źródeł, pytanie: czy na zawsze.

В суд­ном деле смо­лен­ских бояр «Мит­ко, а Сен­ко, а Деш­ко зъ бра­тею сво­ею Тере­хо­ви­чи» про­тив Сен­ки Бер­ди­бя­ко­ви­ча o dobra Rukowskoje i Chodorykowskoje, дати­ро­ван­ном 24 июля 1495 г., отме­ча­ет­ся, что их дед Яков полу­чил «лист судо­вый кня­зя Семе­новъ Ямон­то­ви­ча, кото­рый дер­жал Смо­ле­неск отъ госу­да­ря, коро­ля е. м.» [26]. „И они рек­ли: маем, г(о)с(по)д(а)ру, на то листъ судо­вый кн(я)зя Семе­новъ Ямон­то­ви­ча, кото­рый дер­жал Смо­лен­скъ от г(о)с(по)д(а)ра коро­ля его м(и)л(о)сти; a был суд о тои зем­ли перед кн(я)зем Семе­ном еще деду нашо­му Яко­ву з люд­ми Моло­хов­ское воло­сти” [27].

Autorzy spisu urzędników smoleńskich na podstawie danych zawartych w tej, wzmiance a także uwzględniając funkcjonowanie innych namiestników smoleńskich, datowali urzędowanie w Smoleńsku kniazia Siemiona na lata 1441–1445 [28].

Nie mógł on zostać namiestnikiem smoleńskim już w 1440 r., gdy wybuchł bunt w Smoleńsku przeciw powołanemu jeszcze przez Zygmunta Kiejstutowicza Andrzejowi Sakowiczowi, który w środę przed Wielkanocą 1440 r. uciekł ze swymi bojarami ze Smoleńska. Wtedy pospólstwo Smoleńska powołało na swego władcę kniazia Andrzeja Dorohobuskiego, a w jakiś czas później wkroczył tam kniaź Jurij Lingwenowicz [29]. Jego władanie Smoleńskiem trwało do listopada 1440 r., kiedy wojsko litewskie, nie godząc się na władzę w tym grodzie J. Lingwenowicza, spaliło miasto. Pierwszym namiestnikiem smoleńskim z ramienia nowego już hospodara, królewicza Kazimierza Jagiellończyka, został A. Sakowicz, a jego następcą kniaź S. Jamontowicz [30]. Rządy kniazia Siemiona w Smoleńsku trwały najwyżej do końca sierpnia 1445 r., ponieważ już 15 września tego roku zmienił go Sudywoj Wolimuntowicz [31]. Nie wiadomo, co było przyczyną opuszczenia urzędu namiestniczego w Smoleńsku przez S. Jamontowicza: degradacja, awans czy śmierć. Należy raczej wykluczyć awans, gdyż na wyższym urzędzie byłby on widoczny we współczesnych źródłach pisanych. Najpewniej przyczyną opuszczenia namiestnictwa smoleńskiego przez Siemiona była jego śmierć. Trzeba w tym miejscu zadać pytanie, czy kniaź S. Jamontowicz, namiestnik smoleński z lat 1440–1445 i gwarant traktatów z lat 1401 i 1411 o tym samym imieniu, jest tą samą osobą. Na to pytanie pozytywną odpowiedź dała Lidia Korczak [32]. Jak zauważyłem, Siemion, syn Jamonta, urodził sięnajpóźniej w 1380 r., więc w chwili swej przypuszczalnej śmierci miałby około 65 lat, co nie wyklucza możliwości, by utożsamiać te dwie postacie, chociaż nie jest bezzasadna możliwość rozdzielenia go na dwie osoby.

Ямон­то­ви­чи не упо­ми­на­ют­ся в доку­мен­тах, свя­зан­ных с дея­тель­но­стью вели­ко­го кня­зя Свид­ри­гай­ло. Это кос­вен­но ука­зы­ва­етв­поль­зу того, что кня­зья Семен и Миха­ил мог­ли быть сто­рон­ни­ка­ми трок­ско­го и ста­ро­дуб­ско­го кня­зя Сигиз­мун­да Кей­с­ту­то­ви­ча — участ­ни­ка «Вели­кой войны».

III генерация

КЖ. АГА­ФІЯ ІВАНІВ­НА ЯМОНТОВНА

Córka kn. Iwana Jamonta — Ahafja (Hanka) wydana byla przez Witolda po šmierci ojca za kn. Wasila Fedkowicza Ostrogskiego. Przekonywamy się o tem z pіаciopolowej tarczy herbowej jej wnuka kn. Konstantego Iwanowicza [33] Widzimy tam w polu srodkowem herb Ostrogskich; w pierwszem polu Šw. Jerzy, jak go nosili Ostrogscy (herb ojca); w drugiem — Pogoň litewska, herb matki, która byla córka kn. Iwana Wladymirowicza Bielskiego i Wasilisy (Biełuchy) Holszaňskiej, siostry królowej Sonki (Wolff, Kniaziowie 4); tej ostatniej odpowiada herb w czwartem polu, jako babki macierzystej — Hippocentaurus z odmianą. W polu trzeciem pozostaje miejsce na herb babki ojczystej, czyli wlašnie ksiažnej Hanki. Widzimy tam dwugíowego orla pod trzema koronami herb Jamontowiczów.

Ага­фья, 1428 авг. 18, Вито­вт, выда­вая ее за кня;зя Васи­лия Федо­ро­ви­ча Острож­ска­го, даетъ ей Ново­став­цы съ при­сел­ка­ми — Илин, Бос­ков­цы, а так­же Коб­л­инъ, Озле­ев­ку и Ступ­но [Арх. Санг. I, 29: Гра­бвс. I. 162]: 1450 авг. 20, вдо­ва, име­ла тяж­бу с Ива­ном Кале­ни­ко­ви­чем о Корин­це, утвер­ждая, что онъ при­над­ле­жит к Бело­го­род­цу, но дело это про­иг­ра­ла [Вольф. 345; сс. на Метр. Лит. кн. зап. 3, л. 31]; 1401 мая 2, в при­сут­ствии сына сво­е­го, кня­зя Юрия Васи­лье­ви­ча Острож­ско­го, пода­рен­ныя ей Вито­втом дерев­ни Ново­став­цы и Илин, запи­са­ла доче­ри сво­ей Агра­фене, жене Ива­на Гой­це­ви­ча [Арх. Санг. I, 53]. 

М., кн. Васи­лий Федо­ро­вич Острож­ский (†1448/1450).

3/2. КН. МИХА­ИЛ [......] ЯМОНТОВИЧ

Бать­ко кня­зя Михай­ла Под­бе­резь­ко­го, Ямонт Тулун­то­вич, був одним із най­б­лиж­чих спо­движ­ни­ків вели­ко­го кня­зя литовсь­ко­го Віто­вта Кей­с­ту­то­ви­ча. Дово­ди­вся Острозь­ким близь­ким роди­чем: його небо­гу Ган­ну (Огре­фи­ну) Под­бе­резь­ку було вида­но заміж за кня­зя Васи­ля († між 1446 і 1450). Умер, опре­де­лён­но, ранее 1443 года, когда его удел достал­ся Бабичу. 

В 1442—1450 гг. вдо­ва кня­зя Миха­и­ла вме­сте с сыном Юшкой хло­по­та­ла перед Кази­ми­ром IV Ягел­лон­чи­ком о при­ви­ле­ях. Вдо­ва его «кня­ги­ня Миха­ло­ва» око­ло 1442 года полу­чи­ла при­ви­лей на двор Рако­во в Мин­ском пове­те. В 1445 году она полу­чи­ла подоб­ный при­ви­лей на село в Тете­рине, а в 1450 году вме­сте с сыном кня­зем Яшком она полу­чи­ла при­ви­лей на село в Клец­ком пове­те. Этот послед­ний при­ви­лей, после гибе­ли его ори­ги­на­ла при пожа­ре, король под­твер­дил в 1464 году «кня­гине Миха­ло­вой и её сыну кня­зю Яшку» [34]. Вла­де­ния воз­ле Мин­ска, Клец­ка (Кле­чес­ка) мог­ли появить­ся у рода Ямон­то­ви­чей еще в тот пери­од, когда были живы Ямонт Тулун­то­вич и его сын Миха­ил. Сре­ди них Тете­рин отно­сил­ся к Мсти­слав­ско­му кня­же­ству [35]. Сле­до­ва­тель­но, полу­че­ние кня­зем Миха­и­лом села на его тер­ри­то­рии мог­ло состо­ять­ся лишь в тот пери­од вре­ме­ни, когда оно было лик­ви­ди­ро­ва­но в прав­ле­ние литов­ско­го вели­ко­го кня­зя Сигиз­мун­да Кей­с­ту­то­ви­ча (т.е. в 1436/37-—1440 гг. [36]) или, что более веро­ят­но, при коро­ле­ви­че Кази­ми­ре Ягел­лон­чи­ке (в 1444—1446 гг.), когда князь Семен зани­мал долж­ность смо­лен­ско­го наместника. 

Ямон­то­ви­чи не упо­ми­на­ют­ся в доку­мен­тах, свя­зан­ных с дея­тель­но­стью вели­ко­го кня­зя Свид­ри­гай­ло. Это кос­вен­но ука­зы­ва­ет в поль­зу того, что кня­зья Семен и Миха­ил мог­ли быть сто­рон­ни­ка­ми трок­ско­го и ста­ро­дуб­ско­го кня­зя Сигиз­мун­да Кей­с­ту­то­ви­ча — участ­ни­ка «Вели­кой войны».

Печать кн. Михай­ла Ямонтовича
П е ч а т к а кня­зя Михай­ла Под­бе­резь­ко­го (дзер­кальне відо­бра­жен­ня). Вели­ке князів­ство Литовсь­ке, пер­ша пол. XV ст. Мід­ний сплав; лит­тя, граві­ю­ван­ня. D – 23 мм. 3,5 г. Напис +МИХА­И­ЛО­ВА ПЕЧАТЬА.
Зі збір­ки Музею Шере­меть­євих, Київ (МЦ-1802).
За опи­сом д‑ра істор. наук Oleg Odnorozhenko у: 1000 років українсь­кої печат­ки: ката­лог вистав­ки [...]. Київ, 2013. С.111.

Należałoby teraz się zastanowić nad stopniem spokrewnienia Michała i Siemiona Jamontowiczów. Teoretycznie mogli być braćmi, jednak nieobecność Michała obok Siemiona we wspomnianych traktatach, a także to, że wdowa po nim opiekowałasię niedorosłymi synami sama, skłania nas do poglądu, że Siemion był ojcem kniazia Michała, który ożenił się zapewne w latach dwudziestych–trzydziestych XV w. z niewymienioną z imienia kobietą, która mogła być, o czym niżej, spadkobierczynią Podberezia po kniaziach Druckich-Podbereskich. Jak zauważył J. Wolff, ojciec kniazia Juszka otrzymał nadanie od wielkiego księcia litewskiego Zygmunta Kiejstutowicza na sioło Bołhakowskie w Mścisławskiem, na co kniaź Juszko otrzymał potwierdzenie króla Kazimierza Jagiellończyka. [37] Wskazuje to nam, że kniaź Michał cieszył się zaufaniem wielkiego księcia litewskiego Z. Kiejstutowicza przynajmniej w czasie, gdy ten zapanował już nad północno-wschodnimi obszarami Wielkiego Księstwa Litewskiego.

W roku 1443 mamy wiadomość o przejęciu przez Babicza Mienszogo dóbr po kniaziu Michale Jamontowiczu [38]. J. Wolf słusznie przypuszcza, że kniaź Michał nie dożył roku 1443, szczególnie w zestawieniu z wystąpieniem wdowy po kniaziu Michale Izjałowoj około roku 1442, która otrzymała przywilej na dwór Rakowo w Mińskiem. Musiał zatem umrzeć w lub nieco przed 1442 r. Ta sama księżna około roku 1447 otrzymała sioło w Teterynie, które przedtem dzierżył Wołczko, sługa pana Dowgirda [39].

Prawdopodobnie ta sama księżna wystąpiła w dniu 24 I 1451 r. z synem kniaziem Juszkiem (Jurijem) w sporze o sioło Mienszoje nad Ceprem w powiecie kleckim, będące w rękach Ignata Jurażycza [40]. Już to, że sporne dobra znajdowały się w powiecie kleckim, gdzie protoplasta rodu kniaź Jamont dzierżył władzę namiestniczą już w 1398 r., wskazuje na trafność identy) kacji J. Wolffa.

Występowanie wdowy po kniaziu Michale wespół z synem Juszkiem (Jurijem) w 1451 r. pozwala się domyślać, że w momencie śmierci swego ojca był on jeszcze dzieckiem, a w roku swego pierwszego wystąpienia w źródłach był jeszcze stosunkowo młody. W kniaziu Michale raczej trzeba widzieć wnuka J. Tułuntowica.

Ponieważ nie znamy, oprócz Siemiona (Sieńka), innego syna kniazia Jamonta, teoretycznie to on mógłby być ojcem kniazia M. Jamontowicza. Tej sprawy jednak bez pojawienia się nowych źródeł nie rozstrzygniemy. 

IV генерация

4/3. КН. ЯКОВ МИХАЙ­ЛО­ВИЧ ЯМОНТОВИЧ

Вдо­ва «кня­ги­ня Миха­ло­ва» око­ло 1442 года полу­чи­ла при­ви­лей на двор Рако­во в Мин­ском пове­те, в 1445 году она полу­чи­ла подоб­ный при­ви­лей на село в Тете­рине, а в 1450 году вме­сте с сыном кня­зем Яшком она полу­чи­ла при­ви­лей на село в Клец­ком пове­те. Этот послед­ний при­ви­лей, после гибе­ли его ори­ги­на­ла при пожа­ре, король под­твер­дил в 1464 году «кня­гине Миха­ло­вой и её сыну кня­зю Яшку».

Kniaź Juszko z całą pewnością dożył 18 IX 1464 r., gdy wystąpił razem z matką, prosząc o odnowienie przywileju, który mu był „изго­рел”. [41] Po tej dacie Juszko (Jurij) Jamuntowicz nie pojawił się w źródłach.

Тому же кня­зю Яшку, король Кази­мир под­твер­дил пожа­ло­ва­ния вели­ко­го кня­зя Сигиз­мун­да (веро­ят­но, пожа­ло­ва­ния были даны его отцу) на село Боль­ча­нов­ское в Мсти­слав­ском пове­те, дан­ное ему и его бра­ту («кня­зю Ярку (Яшку) с бра­том»), с людьми.

Idąc za domysłem J. Wolff a, że wdowa po kniaziu M. Jamontowiczu miała oprócz kniazia Juszka (J. Wolff odczytuje go jako Jaszka lub Jarka) także drugiego, niewymienionego z imienia syna, którym obu Kazimierz Jagiellończyk nadał pewnych ludzi: „Кня­зю Юрку з бра­томъ чоло­векъ Мико­лай, а Можу­лис, а Юрк­ге­лис. Самъ вели­кий княз” [42], dochodzimy do pytania o imię tego młodszego kniazia, jak również do innego, mianowicie: czy Siemion, ostatni z kniaziów Jamontowiczów, był synem kniazia Juszka, czy też owego, niewymienionego w dokumentach z imienia, jego brata. Mamy jednak wątpliwość co do tego, czy w 3 księdze Metryki Litewskiej właściwie odczytano imię starszego z kniaziów Jamontowiczów, gdyż właśnie świeżo opublikowany dokument sądowy marszałka Wielkiego księstwa Litewskiego Jakuba Rałowicza, który wydawcy kładą na lata 1455–1470, zawiera nowe informacje w tej sprawie. Dowiadujemy się, że pan Iwaszko Ilinicz prawował się z kniaziami Iwanem i Fiodorem Jamontowiczami o dobra Woroncewicze [43].

Czytamy tam m.in. „а пан Ивашь­ко тежъ ся им оусе­го посту­пил оу Под­бе­ре­зьи тол­ко собе село Воз­ни­цъ­кое и съ паш­нею а ставъ а сади­бу мел­ни­коу как­жо то при кня­зи Ондреи было...”. Zagadkowy kniaź Andrzej, który posiadał przedtem Podberezie, był prawdopodobnie bliskim krewnym Iwana i Fiodora Jamontowiczów. Trudno rozstrzygnąć, czy starszy z synów Michała Jamontowicza miał na imię Iwan, czy Jurij.

5/3. КН. ИВАН МИХАЙ­ЛО­ВИЧ ЯМОН­ТО­ВИЧ ПОД­БЕ­РЕЗ­СКИЙ (* ...., 1455/70, † ....)

Досто­вер­но упо­ми­на­ет­ся толь­ко один раз.

5/3. КН. ФЕДОР МИХАЙ­ЛО­ВИЧ ЯМОН­ТО­ВИЧ ПОД­БЕ­РЕЗ­СКИЙ (* ...., 1455/70, † 1455/1510)

Idąc za domysłem J. Wollfa, że wdowa po kniaziu M. Jamontowiczu miała oprócz kniazia Juszka (J. Wolff odczytuje go jako Jaszka lub Jarka) także drugiego, niewymienionego z imienia syna, którym obu Kazimierz Jagiellończyk nadał pewnych ludzi: „Кня­зю Юрку з бра­томъ чоло­векъ Мико­лай, а Можу­лис, а Юрк­ге­лис. Самъ вели­кий княз” [42], dochodzimy do pytania o imię tego młodszego kniazia, jak również do innego, mianowicie: czy Siemion, ostatni z kniaziów Jamontowiczów, był synem kniazia Juszka, czy też owego, niewymienionego w dokumentach z imienia, jego brata. Mamy jednak wątpliwość co do tego, czy w 3 księdze Metryki Litewskiej właściwie odczytano imię starszego z kniaziów Jamontowiczów, gdyż właśnie świeżo opublikowany dokument sądowy marszałka Wielkiego księstwa Litewskiego Jakuba Rałowicza, który wydawcy kładą na lata 1455–1470, zawiera nowe informacje w tej sprawie. Dowiadujemy się, że pan Iwaszko Ilinicz prawował się z kniaziami Iwanem i Fiodorem Jamontowiczami o dobra Woroncewicze [43].

Czytamy tam m.in. „а пан Ивашь­ко тежъ ся им оусе­го посту­пил оу Под­бе­ре­зьи тол­ко собе село Воз­ни­цъ­кое и съ паш­нею а ставъ а сади­бу мел­ни­коу как­жо то при кня­зи Ондреи было...” Zagadkowy kniaź Andrzej, który posiadał przedtem Podberezie, był prawdopodobnie bliskim krewnym Iwana i Fiodora Jamontowiczów. Trudno rozstrzygnąć, czy starszy z synów Michała Jamontowicza miał na imię Iwan, czy Jurij. W momencie wystawienia tego dokumentu sądowego bracia Jamontowicze pozostawali prawdopodobnie w niedziale majątkowym, co by wskazywało, iż żaden z nich nie był wówczas żonaty.

Малю­нок .... Кня­ги­ня Софія Федо­ро­вая Ямон­то­вая Под­бе­резь­ка: Печат­ка від 1509 р. Про­рис Одно­ро­жен­ко О.

П е ч а т к а від 1509 р. кня­гині Софії Федорів­ні Ямон­то­ви­ча Под­бе­резь­кої: В полі печат­ки орел. Напис по колу: + ПЄЧАТЬ • КНЄ­НИ СОѲИ; вось­ми­кут­на, роз­мір 20х20 мм.
Дже­ре­ла: ANK, ZR, Pap. 18. 1509 р.

Z pomocą przychodzi nam też źródło dotąd nieznane, mianowicie testament księżnej Zofii Fiodorowica Jamontowicza Podbereskiej z 1510 r. Już to zdanie wprowadzające wnosi informację o imieniu owego zagadkowego brata kniazia Juszka – był nim mąż Zofii, kniaź Fiodor. To on był ojcem dwojga ostatnich znanych przedstawicieli Jamontowiczów Podbereskich: Siemiona i Julianny. Oni jako pierwsi występowali z nazwiskiem odmiejscowym od Podberezia leżącego na południe od Łukomli na Połocczyźnie. Ten terytorialny nabytek nie był chyba udziałem przodków w linii męskiej Siemiona, którego będziemy już zwać Fiodorowicem. Jest zatem możliwe, że dobra te wniosła w dom Jamontowiczów matka Fiodora, nieznana z imienia księżna Michałowa bądź dopiero Zofia Fiodorowa, która dysponowała za swego życia majątkiem podbereskim i z niego wydzieliła ludzi dla niewymienionej w testamencie z imienia swej córki. Była nią Julianna, która w momencie spisywania ostatniej woli swej matki nie była jeszcze żoną pana Jacka Sieńkowicza, gdyż jako świadek testamentu nie jest on nazwany jej zięciem.

W czasie spisywania testamentu kniażna Zofia a zadysponowała jedynie swoją bezpośrednio posiadaną czeladzią, której przywróciła wolność osobistą. Większość wśród ludzi wyzwolonych stanowiły kobiety.

∞, СОФИЯ ..... ..... .

V генерация

7/5. КН. СЕМЕН ФЕДО­РО­ВИЧ ЯМОН­ТО­ВИЧ ПОД­БЕ­РЕЗ­СКИЙ (1506, †1540)

от сво­е­го вла­де­ния усадь­бы Под­бе­ре­жье, име­но­вал­ся Под­бе­рез­ским. Князь Семен Ямон­то­вич Под­бе­рез­ский полу­чил при­ви­леи: в 1506 году на 5 коп с мыта Смо­лен­ско­го, в 1507 году – на арен­ду «кар­ча» Бори­сов­ско­го сро­ком на один год. В 1512 году он оскор­бил кня­зя Баг­ри­нов­ско­го, назвав его пре­да­те­лем. В 1522 году князь Семен Ямон­то­вич Под­бе­ре­с­кий уже упо­ми­на­ет­ся как «дер­жав­ца Кер­нов­ский» и полу­чил при­ви­лей на пожиз­нен­ное управ­ле­ние Кер­но­вым. В том же году князь Семен Ямон­то­вич Под­бе­ре­с­кий дер­жав­ца Кер­нов­ский усы­но­вил Оль­брах­та Гаштоль­да вое­во­ду Вилен­ско­го и заве­щал ему после сво­ей смер­ти усадь­бы Пле­ши­чи и Басю, кро­ме сел Коз­ло­ви­чи и Хоми­ни­чи, кото­рые он заве­щал церк­ви. В том же году Гаштольд полу­чил коро­лев­ское под­твер­жде­ние на эти вла­де­ния. Одна­ко, это даре­ние, оче­вид­но, так и не ста­ло окон­ча­тель­ным, так как упо­мя­ну­тые име­ния оста­лись во вла­де­нии кня­зя Семё­на. В 1526 году князь Семен Ямон­то­вич Под­бе­ре­с­кий полу­чил при­ви­лей на воло­сти Озе­ри­ще и Усвят в Витеб­ском пове­те, с обя­за­тель­ством выпла­ты в каз­ну дани день­га­ми и мехом боб­ра и куницы.

Печат­ка Семе­на Ямон­то­ви­ча Під­бе­резь­ко­го 1536 р.

Żonaty z pierwszą swą małżonką księżniczką Wasylówną Sokolińską, i mieszkał osobno. Jak wiadomo ze skargi jego byłych szwagrów, ich siostrę za kniazia Siemiona wydał ich ojciec, który nie mając pieniędzy na jej posag, przekazał tymczasowo w zamian za 60 kop groszy majętność w Kriwinie w Połockiem. Kniaź Wasyl Sokoliński jako żyjący pojawił się w 1508 i w 1511 r. [44]. Po 22 VII 1511 r. nie wystąpił już w źródłach jako żyjący. Małżeństwo Siemiona z księżniczką Sokolińską musiało nastąpić jeszcze przed śmiercią jego matki. Nie mamy wszakże pewności, czy owe 60 kop groszy litewskich było wartością całego posagu pierwszej żony S. Jamontowicza, czy tylko brakującą jego częścią. Mimo wszystko świadczy to jednak o stosunkowo niskim statusie materialnym zarówno kniaziów Sokolińskich, jak i kniazia S. Podbereskiego w momencie startu w dorosłe życie. Kniaź S. Jamontowicz owdowiał niewątpliwie po 10 VIII 1527 r. [45], kiedy jego pierwsza żona została bezimiennie wspomniana jako jeszcze żyjąca, a przed 2 XI 1530 r., gdy toczyć się zaczął spór o majątek po niej [46]. Mimo dość długiego trwania pierwszego małżeństwa kniazia S. Jamontowicza nie pozostało z niego żadnego potomstwa. Nie znaczy to, że para ta była bezpłodna – czasem bywało, że takie potomstwo z różnych przyczyn nie dożywało wieku dorosłego.

We wznowionej sprawie o dwór Kriwino ze swymi szwagrami Wasylem i Iwanem Sokolińskimi kniaź S. Podbereski dowiódł, że jego zmarła żona za pożyczone sobie 80 kop groszy dała mu w zastaw na 5 lat wspomniany dwór, a do końca ważności tego zapisu pozostało wówczas jeszcze 3 i pół roku. Z tej informacji słusznie J. Wolff wysnuł niosek, że pierwsza żona S. Jamontowicza Podbereskiego zmarła w 1529 r., ściślej mówiąc: zapewne w pierwszym kwartale tegoż roku. Do ponownego ożenku kniazia Siemiona doszło dopiero w 4 lata po śmierci księżniczki D. Sokolińskiej. Drugą jego żoną została Fiedia, córka kniazia Bohdana Żesławskiego, wnosząc w posagu 100 kop groszy litewskich, które ostatni z męskich przedstawicieli Jamontowiczów zabezpieczył 20 XI 1533 r., przydając drugie tyle na 1/3 swoich dóbr ojczystych: Podbereziu, Basei i innych [47].

Również z drugą żoną kniaź Siemion nie doczekał się potomstwa. Dopełniając wiadomości o kniaziu S. Jamontowiczu, należy nadmienić, że po raz pierwszy pojawił się on w źródłach jako odbiorca przywileju na 5 kop groszy z myta smoleńskiego oraz drugich 5 kop z karczem smoleńskich, wydanego pod datą 22–31 XII 1506 r [48].

Z następnego przywileju datowanego 18 VIII 1507 r. na roczne dzierżenie karczmy w Borysowie możemy wnioskować, że kniaź Siemion był sługą wojewody wileńskiego Mikołaja Radziwiłła [49]. Zaznaczono tam, że była to rekompensata za straty spowodowane napadem Tatarów na jego dobra. Przywilej królewski z 8 II 1509 r. dla kniazia S. Podbereskiego i kniazia W. Sokolińskiego na pobór po 20 kop groszy z kar sądowych drohickich świadczy o tym, że co najmniej od tego czasu łączył tych kniaziów stosunek powinowactwa [50]. To sprowadzało również konflikty, ponieważ w sierpniu 1510 r. stanęła sprawa o naganę czci ze strony ostatniego potomka męskiego kniaziów Jamontowiczów, który pozwał przed sąd królewski kniazia Wasyla Bahrynowskiego (Odyncewicza) o to, że ten nazwał go zdrajcą, zapewne w związku z niedawną sprawą zdrady kniazia Michała Glińskiego na rzecz Moskwy [51]. Widocznie kniaź Jamontowicz odzyskał zaufanie królewskie, gdyż 18 IX 1516 r. spotykamy go jako namiestnika kiernowskiego [52]. Była to intratna dzierżawa, a kniaź Siemion był zapobiegliwy i uciskał poddanych ponad miarę, w związku z czym 20 XI 1533 r. król odebrał mu tę dzierżawę i przekazał królowej Boni [53]. Siłę bojową, czyli obowiązek wojenny kniazia Jamontowicza w 1528 r. szacowano na 19 koni, a z zastawnego majątku Krywińskiego 5 koni [54].

W dniu 19 IX 1534 r. potencjał kniazia Siemiona Fiodorowicza Jamontowicza oszacowano na 10 koni [55] . Może to zubożenie było efektem odebrania mu namiestnictwa kiernowskiego. S. Jamontowicz zmarł około roku 1540, choć o nim jako zmarłym mamy pierwszą wiadomość dopiero 22 II 1541 r. [56]. Z tego listu króla Zygmunta I dowiadujemy się, że wdowa po kniaziu Siemionie, Fedia Zasławska, zamierzała wyjść powtórnie za mąż za kniazia Andrzeja Odyncewicza. Takie plany powtórnych małżeństw wdów objawiane bywały w jakiś czas po śmierci ich poprzednich mężów, by ewentualne potomstwo, które mogło przyjść na świat, przypisane było właściwemu ojcu.

Женат он был на княжне Домин­де (Семё­новне) Соко­лин­ской, в при­дан­ное за кото­рой он полу­чил удел в Кри­вине и о пра­вах на кото­рый он вёл в 1527 году судеб­ную тяж­бу со сво­и­ми «шва­ге­ра­ми» (род­ствен­ни­ки жены) – кня­зья­ми Соко­лин­ски­ми. По этой тяж­бе, в 1527 году король писал «намест­ни­ку Кер­нов­ско­му кня­зю Семе­ну Ямон­то­ви­чу Под­бе­ре­ско­му»: «что покой­ная мать кня­зей Соко­лин­ских, отпи­са­ла сво­им сыно­вьям усадь­бу сво­ей мате­ри Кри­ви­но, что им под­твер­дил их отец, когда давал при­дан­ное доче­ри; одна­ко, выда­вая дочь замуж и не имея налич­ных денег, отдал тебе Кри­ви­но, запи­сав на нём 60 коп гро­шей лиов­ских, с пра­вом вре­мен­но­го вла­де­ния им, до той поры, пока его сыно­вья не воз­ме­стят тебе этой сум­мы, а ныне они тебе эту сум­му воз­вра­ща­ют, а ты её при­нять не хочешь» и король послал спе­ци­аль­но дво­ря­ни­на для вру­че­ния Под­бе­ре­ско­му ука­зан­ной сум­мы и воз­вра­ще­ния Кри­ви­на кня­зьям Соко­лин­ским. Из той же тяж­бы об усадь­бе Кри­ви­но, воз­об­нов­лён­ной в 1530 году, меж­ду «кня­зем Семе­ном Ямон­то­ви­чем Под­бе­ре­с­ким дер­жав­цем Кер­нов­ским» и кня­зья­ми Андре­ем Соко­лин­ским, Юри­ем Тимо­фе­е­ви­чем Мосаль­ским, Тимо­фе­ем Юрье­ви­чем и Миха­и­лом Васи­лье­ви­чем (Соко­лин­ски­ми), ока­за­лось, что эта усадь­ба была отпи­са­на кня­зю Семе­ну заве­ща­ни­ем его покой­ной жены кня­ги­ни Дом­ни­ды на 5 лет, вплоть до воз­вра­та, взя­той взай­мы сум­мы в 80 коп гро­шей литов­ских; до исте­че­ния пяти­лет­не­го сро­ка не хва­та­ет ещё трёх с поло­ви­ной лет (так как Дом­ни­да умер­ла в 1529 году); вслед­ствие это­го суд оста­вил кня­зя Семе­на в пра­вах вла­де­ния Кри­ви­ном вплоть до исте­че­ния ука­зан­но­го сро­ка, затем после полу­че­ния 80 коп, он обя­зан воз­вра­тить усадь­бу упо­мя­ну­тым кня­зьям. В 1533 году князь женит­ся вто­рич­но на княжне Федии доче­ри кня­зя Бог­да­на Жеслав­ско­го и кня­ги­ни Агра­фе­ны, кото­рая при­нес­ла ему в при­дан­ное 500 коп гро­шей литов­ских, «князь Семен Ямон­то­вич Под­бе­ре­с­кий дер­жав­ца Кер­нов­ский» обес­пе­чил ещё такую же сум­му одной тре­тью сво­их уса­деб на Под­бе­ре­жье, Басее и дру­гих; сви­де­те­ля­ми это­го акта были князь Фёдор Жеслав­ский и четы­ре кня­зя Друцких.

Князь умер, не позд­нее 1540 года, не оста­вив потом­ства. Своё иму­ще­ства он заве­щал вдо­ве и сест­ре. Семен Под­бе­рез­ский умер в 1540 г. После него оста­лась вдо­ва – Федо­ра (Федя) Бог­да­нов­на, урож­ден­ная княж­на Жеслав­ская. Детей у них не было. Через несколь­ко меся­цев после смер­ти Семе­на Ямон­то­ви­ча Федя во вто­рой раз вышла замуж – за кня­зя Андрея Один­це­ви­ча, сына неод­но­крат­но упо­ми­нав­ше­го­ся выше Семе­на Один­це­ви­ча. Име­ния сво­е­го пер­во­го мужа она оста­ви­ла за собой.

В мар­те 1541 г. Улья­на вме­сте с сыно­вья­ми обра­ти­лась в суд панов-рады. Она заяви­ла, что кня­ги­ня Федя Бог­да­нов­на неза­кон­но удер­жи­ва­ет име­ния ее бра­та и что эти име­ния по зако­ну долж­ны перей­ти к ней как к бли­жай­шей род­ствен­ни­це покой­но­го [57]. В жиз­ни Улья­ны про­изо­шел пора­зи­тель­ный пово­рот. Из жерт­вы она неожи­дан­но пре­вра­ти­лась в хищ­ни­цу. При­чем дей­ство­ва­ла она по отно­ше­нию к сво­ей невест­ке очень жест­ко – так же, как в свое вре­мя дей­ство­ва­ли род­ствен­ни­ки по отно­ше­нию к ней.

Оче­вид­но, Ульяне было пре­крас­но извест­но то, что дей­ство­вав­ший на тот момент Пер­вый Ста­тут Вели­ко­го кня­же­ства Литов­ско­го преду­смат­ри­вал все­го две воз­мож­но­сти обес­пе­чить мате­ри­аль­ное поло­же­ние без­дет­ной вдо­вы. Соглас­но пер­вой, жен­щи­на оста­ва­лась с тем иму­ще­ством, кото­рое ей запи­сал муж в каче­стве вена. Осталь­ные име­ния она долж­на была вер­нуть род­ствен­ни­кам покой­но­го супру­га. В соот­вет­ствии со вто­рой воз­мож­но­стью, без­дет­ная вдо­ва мог­ла «сидеть» лишь на тре­тьей части име­ний покой­но­го мужа, если он ниче­го не запи­сал ей «в вене». Осталь­ные две тре­ти земель она обя­за­на была вер­нуть бли­жай­шей родне супру­га. В слу­чае же ново­го заму­же­ства она долж­на была отдать род­ствен­ни­кам покой­но­го мужа и остав­шу­ю­ся треть. Пере­чис­лен­ные поло­же­ния чет­ко про­пи­са­ны в ста­тьях 2 и 5 чет­вер­то­го раз­де­ла Ста­ту­та 1529 года. По зако­ну, у без­дет­ной вдо­вы не было прак­ти­че­ски ника­ких шан­сов сохра­нить за собой все име­ния умер­ше­го мужа. В луч­шем слу­чае, она мог­ла пре­тен­до­вать лишь на их треть – соглас­но допол­ни­тель­ной ста­тье Пер­во­го Ста­ту­та, вено так­же было огра­ни­че­но тре­тьей частью име­ний мужа.

По-насто­я­ще­му впе­чат­ля­ет та опе­ра­тив­ность и та мето­дич­ность, с кото­рой дей­ство­ва­ла Улья­на. Брак меж­ду Федей Бог­да­нов­ной и Андре­ем Один­це­ви­чем был заклю­чен 2 янва­ря 1541 г. в местеч­ке Басея неда­ле­ко от Орши. В тече­ние каких-то несколь­ких недель Улья­на обра­ти­лась в суд, и уже 22 фев­ра­ля была оформ­ле­на коро­лев­ская судеб­ная повест­ка на имя Феди Бог­да­нов­ны. Кста­ти, это была уже вто­рая такая повест­ка – пер­вая была под­пи­са­на еще рань­ше. 16 мар­та Улья­на вме­сте с сыно­вья­ми яви­лась на судеб­ное засе­да­ние панов-рады, одна­ко суд не состо­ял­ся­из-за того, что Федя ска­за­лась боль­ной. В соот­вет­ствии с зако­ном, суд был пере­не­сен на более позд­ний срок. Улья­на оста­ви­ла свою повест­ку в суде с тем, что­бы ее копия была вне­се­на в судеб­ные кни­ги. Одна­ко в ско­ром вре­ме­ни слу­га кня­ги­ни Феди Бог­да­нов­ны забрал отту­да этот доку­мент. При этом Федя утвер­жда­ла, что она об этом ниче­го не зна­ет, а ее слу­га мог дей­ство­вать яко­бы по соб­ствен­ной ини­ци­а­ти­ве. Тогда 19 мар­та Улья­на напра­ви­ла в суд сво­е­го сына Гри­го­рия, кото­рый и изло­жил там все эти собы­тия. Федя Бог­да­нов­на была вынуж­де­на пере­дать в суд свою повест­ку, копия кото­рой в резуль­та­те и была вне­се­на в судеб­ные книги.

Кро­ме того, Улья­на успе­ла поза­бо­тить­ся о без­опас­но­сти свя­щен­ни­ка, кото­рый вен­чал Федо­ру Под­бе­рез­скую и Андрея Один­це­ви­ча. Дело в том, что моло­до­же­ны, заин­те­ре­со­ван­ные в том, что­бы их брак оста­вал­ся тай­ным, ста­ли угро­жать свя­щен­ни­ку. Тогда тот обра­тил­ся за помо­щью к Ульяне и полу­чил от нее эту помощь: неко­то­рое вре­мя он скры­вал­ся при дво­ре игу­ме­ньи, сре­ди ее челя­ди. По насто­я­нию Улья­ны и полоц­ко­го вла­ды­ки Симео­на свя­щен­ник явил­ся в суд и пове­дал всю эту непри­ят­ную исто­рию. По всей види­мо­сти, Улья­на полу­чи­ла инфор­ма­цию о вто­ром бра­ке сво­ей быв­шей невест­ки имен­но от него. По насто­я­нию Улья­ны суд назна­чил боль­шой штраф (зару­ку), кото­рым будут нака­за­ны Федо­ра и Андрей Один­це­ви­чи в слу­чае, если они про­дол­жат пре­сле­до­вать свя­щен­ни­ка. [57]

Сре­ди все­го про­че­го, обра­ща­ет на себя вни­ма­ние то, что Улья­на дей­ство­ва­ла юри­ди­че­ски очень гра­мот­но. Все ее шаги и все тре­бо­ва­ния стро­го соот­вет­ство­ва­ли зако­но­да­тель­ству и все­гда были под­креп­ле­ны доку­мен­та­ми. Мно­го­чис­лен­ные судеб­ные раз­би­ра­тель­ства сде­ла­ли из Улья­ны опыт­но­го зна­то­ка дей­ству­ю­щих зако­нов, и она уме­ло поль­зо­ва­лась сво­и­ми пра­ва­ми. Бро­са­ет­ся в гла­за и то обсто­я­тель­ство, что в судеб­ных делах Улья­на нико­гда не высту­па­ла как ответ­чи­ца, а толь­ко как исти­ца. В сме­ло­сти, реши­тель­но­сти и ини­ци­а­тив­но­сти ей никак нель­зя отказать.

Жало­ба Улья­ны и ее сыно­вей на быв­шую невест­ку была рас­смот­ре­на на судеб­ном засе­да­нии панов-рады 25 июня 1541 г. Ист­цы предъ­яви­ла Федо­ре Бог­да­новне пре­тен­зии на все име­ния ее покой­но­го мужа, а так­же на его дви­жи­мую соб­ствен­ность. Улья­на и ее сыно­вья име­ли на это пол­ное пра­во. Одна­ко неожи­дан­но дело при­ня­ло крайне неже­ла­тель­ный для Улья­ны обо­рот. Федя предъ­яви­ла суду «венов­ный лист» сво­е­го пер­во­го мужа, дати­ро­ван­ный еще 20 нояб­ря 1533 г. Этим доку­мен­том Семен Под­бе­рез­ский отпи­сал жене тре­тью часть всех сво­их име­ний, «ничо­го на себе ани на жад­ных близ­ких моих не остав­ля­ю­чи». Князь оце­нил эту тре­тью часть в тыся­чу коп гро­шей – очень боль­шие по тем вре­ме­нам день­ги. В эту сум­му он вклю­чил и при­да­ное, кото­рое полу­чил за Федо­рой – пять­сот коп. В вено Феди вошли доста­точ­но боль­шие и бога­тые име­ния, сре­ди кото­рых были, в част­но­сти, села Под­бе­ре­зье и Басея, а так­же часть кня­зя Семе­на в Друц­ке. Любо­пыт­но, что в венов­ном листе было спе­ци­аль­но ого­во­ре­но, что Федо­ра, в слу­чае смер­ти Семе­на, смо­жет пой­ти с эти­ми име­ни­я­ми замуж. Улья­на пыта­лась оспо­рить сум­му, одна­ко судьи при­зна­ли, что гра­мо­та Семе­на Ямон­то­ви­ча состав­ле­на в соот­вет­ствии с зако­ном. Таким обра­зом, они при­зна­ли за Федей пра­во на тре­тью часть име­ний покой­но­го мужа или на их выкуп у вдо­вы бли­жай­ши­ми род­ствен­ни­ка­ми кня­зя за сум­му, ука­зан­ную в его венов­ном листе. Судьи вынес­ли реше­ние про­ве­сти через четы­ре неде­ли раз­дел име­ний Семе­на Под­бе­рез­ско­го, по кото­ро­му Ульяне и ее сыно­вьям долж­ны быть выде­ле­ны две тре­ти име­ний, а Федо­ре – одна треть.

Улья­на не ста­ла оспа­ри­вать это реше­ние, одна­ко выра­зи­ла наме­ре­ние выку­пить часть Федо­ры – как и было преду­смот­ре­но, за тыся­чу коп гро­шей. [58] К сожа­ле­нию, мы в точ­но­сти не зна­ем, был ли про­из­ве­ден раз­дел или были запла­че­ны день­ги. Одна­ко, судя по тому, что Под­бе­ре­зье в даль­ней­шем ока­за­лась в руках детей Улья­ны, мать и сыно­вья все-таки выку­пи­ли свою «отчи­ну и дедину».

Ж. 1: КНЖ. ДОМ­НИ­ДА ДРУЦ­КАЯ-СОКО­ЛИН­СКАЯ. [59]

Ж. 2: КНЖ. ФЕДО­РА (ФЕДЯ) БОГ­ДА­НОВ­НА ЖЕСЛАВ­СКАЯ. Детей у них не было.

С ф р а г и с т и ч н і п а м «я т к и:
Іл. Семен Ямон­то­вич, князь Під­бе­резь­кий (до 1506 – 1540): Печат­ка 1536 р.: в полі печат­ки німе­ць­кий щит, на яко­му орел вліво; зго­ри напис: СЕМ. вось­ми­кут­на, роз­мір 20х15 мм. Дже­ре­ло: НГАБ, ф.694 (Фонд князів Рад­зи­ви­лів), оп. 4, спр. 1776, арк. 222
Пуб­ліка­ції: 1) Monumenta Rutheniae Heraldica.- Volumen IІ. Одно­ро­жен­ко О.А. Русь­кі королівсь­кі, гос­по­дарсь­кі та князівсь­кі­пе­чат­ки ХІІІ – ХVІ ст.- Хар­ків, 2009.- 320 с. – с. 76, 231; 2) Цітоў А. Пячат­кі ста­ра­жыт­най Бела­русі.- Мінск, 1993.- С.41; мал. 1536 р.

8/5. КНЖ. УЛЯ­НА ФЕДО­РО­ВА ЯМОН­ТО­ВИЧ ПОД­БЕ­РЕЗ­СКАЯ (*1480‑е)

Впер­вые она упо­ми­на­ет­ся (прав­да, без ука­за­ния име­ни) в духов­ной гра­мо­те своей
мате­ри, кня­ги­ни Софьи, кото­рая дати­ро­ва­на 20 октяб­ря 1509 г.

Пер­вым мужем Улья­ны Под­бе­рез­ской был Миха­ил Сень­ко­вич – пред­ста­ви­тель ста­ро­го полоц­ко­го бояр­ско­го рода Сень­ко­ви­чей-Рад­ко­ви­чей. Вполне воз­мож­но, что осно­ва­те­лем рода был тот самый боярин Андрея Полоц­ко­го Рад­ко (Radeke), кото­рый погиб во вре­мя похо­да на Дуна­бург в 1375 году. Гер­ман Варт­берг в сво­ей хро­ни­ке назы­ва­ет его не ина­че как «вели­кий боярин из Полоц­ка» (de Plotzko magnus satrapa) и «началь­ник коро­ля» (precessor regis) [60]. В любом слу­чае, в XV веке Сень­ко­ви­чи-Рад­ко­ви­чи зани­ма­ли очень высо­кое поло­же­ние в сре­де полоц­ко­го бояр­ства-шлях­ты. Так, Сень­ко Рад­ко­вич был пред­ста­ви­те­лем полоц­ких бояр на пере­го­во­рах о заклю­че­нии тор­го­во­го дого­во­ра меж­ду Полоц­ком и Ригой в 1478 году [61]. Миха­ил Сень­ко­вич в послед­ний раз упо­ми­на­ет­ся в доку­мен­тах кон­ца 1510 – нача­ла 1511 г. [62]. По всей види­мо­сти, в ско­ром вре­ме­ни он умер. Смерть Миха­и­ла оста­ви­ла Улья­ну вдо­вой, детей у них не было.

Через какое-то вре­мя Улья­на вышла замуж во вто­рой раз – за Яцко Сень­ко­ви­ча, млад­ше­го бра­та сво­е­го пер­во­го мужа. В этом бра­ке у них роди­лось трое сыно­вей: Гри­го­рий, Иван и Семен. Одна­ко вско­ре неожи­дан­но выяс­ни­лось, что вто­рой брак Улья­ны был заклю­чен с нару­ше­ни­ем цер­ков­но­го пра­ва. В соот­вет­ствии с его кано­на­ми, жен­щи­на не мог­ла вый­ти замуж за бра­та сво­е­го умер­ше­го мужа [63]. Свя­щен­ник совер­шил ошиб­ку, обвен­чав Улья­ну и Яцко Сень­ко­ви­ча. Эта ошиб­ка име­ла для их семьи фаталь­ные послед­ствия. Узнав об обсто­я­тель­ствах заклю­че­ния бра­ка, мит­ро­по­лит Иосиф II Сол­тан (1507–1521/1522) рас­торг его. Одна­ко, соглас­но реше­нию мит­ро­по­ли­та, дети были при­зна­ны закон­ны­ми, посколь­ку их роди­те­ли были обвен­ча­ны. Кро­ме того, в судеб­ном реше­нии мит­ро­по­ли­та было осо­бо под­черк­ну­то, что сыно­вья сохра­ня­ют все пра­ва на дви­жи­мое и недви­жи­мое иму­ще­ство сво­е­го отца: «къ име­ньямъ и стат­ком Яцко­вымъ не маеть них­то ближъ­шыи быти, тол­ко они». Этот пункт имел прин­ци­пи­аль­но важ­ное зна­че­ние, посколь­ку, соглас­но нор­мам семей­но­го цер­ков­но­го пра­ва, дети, рож­ден­ные в запре­щен­ном бра­ке, лиша­лись пра­ва насле­до­вать име­ния сво­е­го отца и носить отцов­скую фами­лию [64].

Одно­вре­мен­но пле­мян­ни­ки Яцко Сень­ко­ви­ча – Яцко Бог­да­но­вич и Андрей и Гри­го­рий Иваш­ко­ви­чи, – пись­мен­но при­зна­ли детей Улья­ны и Яцко Сень­ко­ви­ча сво­и­ми закон­ны­ми бра­тья­ми (дво­ю­род­ны­ми). Соот­вет­ствен­но, они при­зна­ли за Гри­го­ри­ем, Ива­ном и Семе­ном Яцко­ви­ча­ми так­же пре­иму­ще­ствен­ные пра­ва на име­ния отца. Яцко Сень­ко­вич обра­тил­ся к вели­ко­му кня­зю литов­ско­му и коро­лю поль­ско­му Сигиз­мун­ду I Ста­ро­му с прось­бой под­твер­дить реше­ния мит­ро­по­ли­та и пле­мян­ни­ков отно­си­тель­но его сыно­вей. Сво­им при­ви­ле­ем от 30 октяб­ря 1518 г. монарх при­знал эти реше­ния закон­ны­ми [65].

Про­шло три с поло­ви­ной года, и ситу­а­ция неожи­дан­но изме­ни­лась. Веро­ят­нее все­го, непо­сред­ствен­ным пово­дом к ново­му пово­ро­ту дела ста­ла смерть Яцко Сень­ко­ви­ча – по край­ней мере, в при­ве­ден­ном ниже доку­мен­те от 27 июня 1522 г. он уже назван покой­ным. Вос­поль­зо­вав­шись момен­том, в игру всту­пи­ли дру­гие его род­ствен­ни­ки. Это были пле­мян­ник и пле­мян­ни­ца покой­но­го бояри­на: сын его сест­ры гос­по­дар­ский дво­ря­нин князь Семен Один­це­вич и дочь бра­та Юхна (Олюх­на) Иваш­ков­на. Они заяви­ли, что сыно­вья Яцко Сень­ко­ви­ча «невенъ­чаль­ные, непра­вые», и пото­му яко­бы имен­но они, пле­мян­ни­ки, «к тым име­ньямъ ближ­ние Яцка Сень­ко­ви­ча, ниж­ли дети». Она обра­ти­лась к монар­ху с прось­бой под­твер­дить преж­нее свое реше­ние. Сигиз­мунд Ста­рый пору­чил рас­смот­ре­ние дела ново­му мит­ро­по­ли­ту Иоси­фу III (1521/1522–1534). Иосиф, оче­вид­но, был очень хоро­шо зна­ком с ситу­а­ци­ей, посколь­ку про­ис­хо­дил из полоц­ко­го бояр­ства и до заня­тия мит­ро­по­ли­чьей кафед­ры был полоц­ким архи­епи­ско­пом. Реше­ние Иоси­фа III пол­но­стью повто­ря­ло реше­ние его пред­ше­ствен­ни­ка – закон­ность детей Улья­ны была при­зна­на, а пра­ва на отцов­ское наслед­ство закреп­ле­ны за ними одни­ми. При­ви­ле­ем от 27 июня 1522 г. Сигиз­мунд еще раз под­твер­дил свое реше­ние и реше­ния обо­их мит­ро­по­ли­тов. К тому момен­ту один из сыно­вей Улья­ны, Семен, оче­вид­но, уже умер, а коро­лев­ская гра­мо­та была адре­со­ва­на двум дру­гим ее сыно­вьям – Гри­го­рию и Ива­ну Яцко­ви­чам [66].

Одна­ко даже повтор­ное коро­лев­ское реше­ние не поло­жи­ло конец зло­сча­стьям Улья­ны. В мае 1525 г. Сигиз­мунд был вынуж­ден сно­ва обра­тить­ся к про­бле­мам вдо­вы. Улья­на пода­ла сра­зу несколь­ко жалоб на раз­ных лиц. Преж­де все­го, у нее явно не сло­жи­лись отно­ше­ния с полоц­ким вое­во­дой – Пет­ром Киш­кой. В свое вре­мя Яцко Сень­ко­вич, вто­рой муж Улья­ны, выслу­жил «на веч­ность» село Могиль­ное в Полоц­ком пове­те. Супру­ги дол­гое вре­мя бес­пре­пят­ствен­но вла­де­ли этим имением.

Одна­ко после смер­ти Яцко ситу­а­ция ослож­ни­лась. Мест­ные кре­стьяне обра­ти­лись к полоц­ко­му вое­во­де П. Киш­ке и заяви­ли, что вели­кий князь и король яко­бы изме­нил свое реше­ние, отнял Могиль­ное у Улья­ны и вер­нул его в чис­ло госу­дар­ствен­ных вла­де­ний. Не про­ве­рив этой инфор­ма­ции, Киш­ка отнял Могиль­ное у Улья­ны. Свою вто­рую жало­бу вдо­ва пода­ла на Семе­на Один­це­ви­ча, кото­рый не остав­лял попы­ток пожи­вить­ся за счет Улья­ны и ее несо­вер­шен­но­лет­них детей, сво­их дво­ю­род­ных бра­тьев. Сыно­вья Под­бе­рез­ской вла­де­ли селом Семе­нов­ским, кото­рое было куп­ле­ным име­ни­ем. Вое­во­да П. Киш­ка – оче­вид­но, с пода­чи Один­це­ви­ча – отнял Семе­нов­ское вме­сте с куп­чи­ми гра­мо­та­ми на него у несо­вер­шен­но­лет­них вла­дель­цев и пере­дал Один­це­ви­чу. При­чем вое­во­да даже про­вел про­це­ду­ру «ввя­за­ния» Один­це­ви­ча во вла­де­ние име­ни­ем, что дела­ло его закон­ным соб­ствен­ни­ком. И, нако­нец, Улья­на обра­ти­лась к коро­лю с более общей прось­бой защи­тить пра­ва соб­ствен­но­сти ее детей. Вдо­ва пожа­ло­ва­лась, что неко­то­рые сосе­ди пыта­ют­ся отнять име­ния ее сыно­вей. Но посколь­ку сыно­вья еще малы и в силу это­го не могут само­сто­я­тель­но вести судеб­ные дела, сосе­ди пода­ют в суд на нее и пыта­ют­ся «под нею» отсу­дить зем­ли ее детей. Она же «не мает(ь) моцы име­неи и людеи и земль детеи сво­их нико­му про­тя­ги­ва­ти» – то есть не име­ет пра­ва вести судеб­ные дела отно­си­тель­но име­ний сво­их сыно­вей, посколь­ку это может при­ве­сти к утра­те их соб­ствен­но­сти. В свя­зи с этим Улья­на про­си­ла коро­ля изба­вить ее от вызо­вов в любые суды по пово­ду име­ний ее детей до тех пор, пока эти дети не достиг­нут совер­шен­но­ле­тия. Пози­ция вдо­вы состо­я­ла в том, что она не име­ет пра­ва и не жела­ет вести судеб­ные дела об име­ни­ях сво­их сыно­вей, посколь­ку эти име­ния явля­ют­ся для нее фак­ти­че­ски чужими.

По всем вопро­сам Сигиз­мунд Ста­рый стал на сто­ро­ну Улья­ны [67]. Он при­ка­зал Киш­ке вер­нуть ей село Могиль­ное и пред­пи­сал ему боль­ше не посы­лать туда сво­их уряд­ни­ков ни по како­му пово­ду. Коро­лев­ское реше­ние о селе Семе­нов­ском было еще более жест­ким. Семен Один­це­вич дол­жен был вер­нуть вдо­ве соб­ствен­ность и доку­мен­ты, а если он отка­жет­ся это сде­лать, то вели­ко­кня­же­ский уряд­ник полу­чил пра­во отнять у него все это даже силой. Монарх издал доку­мент, по кото­ро­му Улья­на осво­бож­да­лась от вызо­вов в любые суды по пово­ду име­ний сыно­вей до тех пор, пока те «летъ сво­их доро­с­туть». И тогда они уже сами смо­гут высту­пать в каче­стве ответ­чи­ков по иму­ще­ствен­ным искам, если тако­вые будут поданы.

Нако­нец, король назна­чил Ульяне опе­ку­на – витеб­ско­го вое­во­ду Ива­на Бог­да­но­ви­ча Сопе­гу, «абы не дал нико­му безъ­правне еи кривдъ чини­ти». Выбор опе­ку­на был обу­слов­лен, оче­вид­но, гео­гра­фи­че­ским фак­то­ром. Отно­ше­ния Улья­ны с полоц­ким вое­во­дой Пет­ром Киш­кой были напря­жен­ны­ми, поэто­му ее опе­ку­ном стал гла­ва сосед­не­го витеб­ско­го реги­о­на. Прав­да, этот выбор ока­зал­ся не слиш­ком удач­ным: И. Б. Сопе­га ост­ро кон­флик­то­вал с вли­я­тель­ной и мсти­тель­ной коро­ле­вой Боной [68]. В 1529 г. она доби­лась отре­ше­ния его от долж­но­сти витеб­ско­го вое­во­ды, а поз­же – и от всех осталь­ных важ­ней­ших должностей.

Про­шло еще три года с неболь­шим, и Ульяне сно­ва при­шлось обра­щать­ся в выс­шие судеб­ные инстан­ции. Вдо­ва вос­поль­зо­ва­лась тем, что вес­ной 1528 года, после дол­го­го пре­бы­ва­ния в Поль­ше, Сигиз­мунд Ста­рый при­е­хал в Вели­кое кня­же­ство Литов­ское, и обра­ти­лась к нему.за помо­щью. В июле она про­си­ла гос­по­да­ря еще раз под­твер­дить ей и ее детям иму­ще­ствен­ные пра­ва на неко­то­рые зем­ли – име­ния Погост и Могиль­ное. За вре­мя вдов­ства Улья­ны Погост опу­стел, и полоц­кий вое­во­да П. Киш­ка пере­дал его пут­но­му слу­ге Кузь­ме Смоль­ня­ни­ну. А Могиль­ное, как ока­за­лось, Киш­ка так и не вер­нул Ульяне. И это несмот­ря на то, что в 1525 г. Сигиз­мунд при­нял соот­вет­ству­ю­щее реше­ние, и гос­по­дар­ский дво­ря­нин даже «ввя­зал» вдо­ву во вла­де­ние этим имением.

В резуль­та­те, Сигиз­мунд при­ка­зал вер­нуть оба вла­де­ния Ульяне и ее сыно­вьям [69]. Но гораз­до более серьез­ным испы­та­ни­ем стал для Улья­ны суд гос­по­да­ря и панов-рады Вели­ко­го кня­же­ства Литов­ско­го, кото­рый засе­дал в Виль­но 3 нояб­ря 1528 года. Жен­щи­на сно­ва обра­ти­лась к Сигиз­мун­ду за пра­во­су­ди­ем. Осо­бую зна­чи­мость и широ­кую извест­ность при­да­ва­ло делу то обсто­я­тель­ство, что имен­но в это вре­мя в Виль­но про­хо­дил обще­го­су­дар­ствен­ный сейм. В сто­ли­цу съе­ха­лись вид­ней­шие пред­ста­ви­те­ли зна­ти со всех кон­цов огром­ной стра­ны. Улья­на выбра­ла для сво­ей жало­бы не слиш­ком зна­чи­тель­ный, на пер­вый взгляд, повод. Она обви­ни­ла Семе­на Один­це­ви­ча в том, что тот отнял у нее и ее детей име­ние Семе­нов­ское (как выяс­ня­ет­ся, и в этом слу­чае коро­лев­ское реше­ние 1525 г. не возы­ме­ло дей­ствия). Одна­ко все пони­ма­ли, что реаль­ный мас­штаб и реаль­ное зна­че­ние дела будут ины­ми. Дей­стви­тель­но, на суде ответ­чик тра­ди­ци­он­но заявил о том, что Улья­на и ее дети не име­ют пра­ва не толь­ко на это име­ние, но и на всю осталь­ную соб­ствен­ность Яцко Сень­ко­ви­ча. В каче­стве аргу­мен­та из уст Семе­на сно­ва про­зву­ча­ло утвер­жде­ние о том, что дети Яцко и Улья­ны – неза­кон­ные. Ульяне опять при­шлось рас­ска­зы­вать в суде всю свою исто­рию. Мож­но себе пред­ста­вить, каким было пси­хо­ло­ги­че­ское состо­я­ние жен­щи­ны и что она чув­ство­ва­ла в те мину­ты. Но Улья­на явно не упа­ла духом и упор­но боро­лась. Сре­ди про­че­го, она при­гла­си­ла на засе­да­ние одно­го из пле­мян­ни­ков сво­е­го быв­ше­го мужа. Андрей Иваш­ко­вич Сень­ко­вич под­твер­дил, что при­зна­ет Гри­го­рия и Ива­на закон­ны­ми детьми Яцко Сень­ко­ви­ча, «прий­му­ю­чы их собе за бра­тью». На суде так­же выяс­ни­лось, что Гри­го­рий и Иван Яцко­ви­чи посы­ла­ли в Кон­стан­ти­но­поль к пат­ри­ар­ху с тем, что­бы он рас­смот­рел их непро­стое дело. По всей види­мо­сти, это обра­ще­ние Яцко­ви­чей было направ­ле­но в Царь­град при актив­ном уча­стии или даже по ини­ци­а­ти­ве Улья­ны. Из мно­го­чис­лен­ных судеб­ных дел сле­ду­ет, что мать име­ла силь­ней­шее вли­я­ние на сыно­вей. Даже тогда, когда Гри­го­рий и Иван были уже вполне взрос­лы­ми, они по-преж­не­му высту­па­ли в судах вме­сте с мате­рью как один субъ­ект пра­во­вых отно­ше­ний. А во вто­рой поло­вине 1520‑х годов они были совсем еще юны­ми. Пат­ри­арх Иере­мия I (1522–1545) под­твер­дил преж­ние реше­ния мит­ро­по­ли­тов и коро­ля. Он издал и соб­ствен­ную гра­мо­ту, в кото­рой кон­ста­ти­ро­ва­лось, что Гри­го­рий и Иван «мають пра­вы­ми деди­ч­ми и отчы­ча­ми къ име­ньямъ и стат­ком и спад­ком отца сво­е­го Яцко­вым быти». Улья­на предъ­яви­ла суду и этот доку­мент. Семен Один­це­вич заявил о наме­ре­нии оспа­ри­вать реше­ние патриарха.

Одна­ко мне­ние высо­ко­го суда было одно­знач­ным. Гос­по­дарь и паны-рада оста­ви­ли в силе все преж­ние поста­нов­ле­ния как свет­ских, так и духов­ных вла­стей: «намъ нель­зе тако­вых судовъ пере­ставъля­ти…». Гри­го­рий и Иван еще раз были при­зна­ны закон­ны­ми детьми Яцко Сень­ко­ви­ча и полу­чи­ли пол­ное пра­во на отцов­ские име­ния – они и их потом­ки. Что же каса­ет­ся Семе­на Один­це­ви­ча и дру­гих их род­ствен­ни­ков, то им было стро­го запре­ще­но обра­щать­ся в любые судеб­ные инстан­ции, в том чис­ле и в Кон­стан­ти­но­поль. Король и рада «вели­ли … имъ в том веч­ное мол­ча­нье мети, и дати и[м] в томъ покой» [70].

Тем не менее, отда­лен­ные отго­лос­ки это­го гром­ко­го дела были еще дол­го слыш­ны. Так, напри­мер, име­ли свое про­дол­же­ние иму­ще­ствен­ные тяж­бы Улья­ны. Она вела эти тяж­бы про­тив раз­ных лиц уже сов­мест­но со сво­и­ми сыно­вья­ми. И им дове­лось потра­тить еще нема­ло вре­ме­ни и сил для того, что­бы закре­пить за собой пра­во собственности.на име­ния мужа и отца – Яцко Сень­ко­ви­ча. Не откла­ды­вая дело в дол­гий ящик, уже 2 мар­та 1529 г. Улья­на и ее дети обра­ти­лись к Сигиз­мун­ду с прось­бой под­твер­дить им пра­ва на «отчыз­ну» рода Сень­ко­ви­чей, село Погост. Король удо­вле­тво­рил эту прось­бу – Погост был под­твер­жден Ульяне и ее сыно­вьям «на веч­ность». На этот раз прось­бу Улья­ны под­кре­пил сво­им хода­тай­ством вое­во­да Петр Киш­ка [71]. Однак у Улья­ны и ее детей оста­ва­лось к нему еще мно­го пре­тен­зий. В мар­те 1534 г. они вновь пода­ли Сигиз­мун­ду жало­бу на при­тес­не­ния со сто­ро­ны П. Киш­ки, кото­рый на тот момент был уже трок­ским каш­те­ля­ном и жемайт­ским ста­ро­стой. За вре­мя сво­е­го полоц­ко­го вое­вод­ства Киш­ка купил в Полоц­кой зем­ле нема­ло круп­ных име­ний. На этот раз Улья­на жало­ва­лась на Киш­ку в свя­зи с тем, что он яко­бы неза­кон­но отнял у нее име­ния Селед­цо­во и Освею и при­со­еди­нил к сво­им зем­лям. Соглас­но подан­ной жало­бе, вель­мо­жа ей так­же «шко­ды и гра­бе­жы вели­кие почы­нилъ». Одна­ко, король отло­жил рас­смот­ре­ние дела, посколь­ку был в то вре­мя занят «вели­ки­ми а пиль­ны­ми спра­ва­ми» – шла под­го­тов­ка к войне с Моск­вой [72]. Слож­но ска­зать, насколь­ко обос­но­ван­ны­ми были эти пре­тен­зии Улья­ны, но Киш­ка вла­дел Осве­ей еще по край­ней мере с 1530 г., когда полу­чил от Сигиз­мун­да пра­во осно­вать здесь местеч­ко. Воз­мож­но, кон­фликт и был свя­зан с изда­ни­ем это­го коро­лев­ско­го при­ви­лея: местеч­ки име­ли ста­тус осо­бо­го посе­ле­ния и в силу это­го мог­ли быть кон­ку­рен­та­ми сосед­ним селам. Не исклю­че­но так­же, что воз­ник спор о гра­ни­цах владений.

В июне 1537 г. она про­ве­ла раз­гра­ни­че­ние сво­их име­ний Оболь­цы, Дох­на­ры и Пре­се­ме­нец в цен­траль­ной части Полоц­ко­го вое­вод­ства с вла­де­ни­я­ми сосе­дей – Миха­и­ла Стре­жа и Сав­вы Бер­ни­ще­ва [73].

Вооб­ще же нуж­но отме­тить, что Улья­на и ее дети рас­по­ла­га­ли доволь­но боль­ши­ми земель­ны­ми вла­де­ни­я­ми. Так, соглас­но «попи­су зем­ско­му» 1528 г., «пани Миха­и­ло­вая Сен­ко­ви­ча» была обя­за­на выстав­лять в вой­ско 14 всад­ни­ков [74]. В силу это­го ее мож­но отне­сти к чис­лу самых зна­чи­тель­ных зем­ле­вла­дель­цев Полоц­кой зем­ли. Из них толь­ко один чело­век выстав­лял 33 всад­ни­ка, тогда как все осталь­ные – не более чем по 19. В даль­ней­шем же земель­ная соб­ствен­ность Улья­ны и ее сыно­вей еще более увеличилась.

В кон­це 30‑х годов немо­ло­дая уже Улья­на реши­ла уйти в мона­стырь. Изве­сти­тель­ная коро­лев­ская гра­мо­та, дати­ро­ван­ная 29 апре­ля 1539 г., сооб­ща­ет о том, что долж­ность игу­ме­ньи извест­ней­ше­го полоц­ко­го Спа­со-Пре­об­ра­жен­ско­го жен­ско­го мона­сты­ря полу­чи­ла мест­ная бояры­ня Михай­ло­вая Сень­ко­ви­ча. В доку­мен­те отме­че­но так­же, что за Улья­ну про­си­ли полоц­кий вое­во­да Ян Гле­бо­вич, полоц­кий пра­во­слав­ный архи­епи­скоп Симе­он и мест­ные бояре [75]. Оче­вид­но, что Улья­на поль­зо­ва­лась нема­лым авто­ри­те­том в этой сре­де. Она была хоро­шо извест­на и в при­двор­ных кру­гах – и это, несо­мнен­но, так­же помог­ло полу­чить ей этот очень почет­ный «хлеб духов­ный». Прав­да, не совсем понят­но, постриг­лась ли Улья­на к тому момен­ту в мона­ше­ство. В даль­ней­шем она по-преж­не­му неред­ко высту­па­ла в доку­мен­тах как «полоц­кая бояры­ня пани Михай­ло­вая Сень­ко­ви­ча». Это может озна­чать, что еще, по край­ней мере, неко­то­рое вре­мя Улья­на была свет­ским лицом.

В мар­те 1541 г. Улья­на вме­сте с сыно­вья­ми обра­ти­лась в суд панов-рады. Она заяви­ла, что кня­ги­ня Федя Бог­да­нов­на неза­кон­но удер­жи­ва­ет име­ния ее бра­та и что эти име­ния по зако­ну долж­ны перей­ти к ней как к бли­жай­шей род­ствен­ни­це покой­но­го [57]. В жиз­ни Улья­ны про­изо­шел пора­зи­тель­ный пово­рот. Из жерт­вы она неожи­дан­но пре­вра­ти­лась в хищ­ни­цу. При­чем дей­ство­ва­ла она по отно­ше­нию к сво­ей невест­ке очень жест­ко – так же, как в свое вре­мя дей­ство­ва­ли род­ствен­ни­ки по отно­ше­нию к ней.

Оче­вид­но, Ульяне было пре­крас­но извест­но то, что дей­ство­вав­ший на тот момент Пер­вый Ста­тут Вели­ко­го кня­же­ства Литов­ско­го преду­смат­ри­вал все­го две воз­мож­но­сти обес­пе­чить мате­ри­аль­ное поло­же­ние без­дет­ной вдо­вы. Соглас­но пер­вой, жен­щи­на оста­ва­лась с тем иму­ще­ством, кото­рое ей запи­сал муж в каче­стве вена. Осталь­ные име­ния она долж­на была вер­нуть род­ствен­ни­кам покой­но­го супру­га. В соот­вет­ствии со вто­рой воз­мож­но­стью, без­дет­ная вдо­ва мог­ла «сидеть» лишь на тре­тьей части име­ний покой­но­го мужа, если он ниче­го не запи­сал ей «в вене». Осталь­ные две тре­ти земель она обя­за­на была вер­нуть бли­жай­шей родне супру­га. В слу­чае же ново­го заму­же­ства она долж­на была отдать род­ствен­ни­кам покой­но­го мужа и остав­шу­ю­ся треть. Пере­чис­лен­ные поло­же­ния чет­ко про­пи­са­ны в ста­тьях 2 и 5 чет­вер­то­го раз­де­ла Ста­ту­та 1529 года. По зако­ну, у без­дет­ной вдо­вы не было прак­ти­че­ски ника­ких шан­сов сохра­нить за собой все име­ния умер­ше­го мужа. В луч­шем слу­чае, она мог­ла пре­тен­до­вать лишь на их треть – соглас­но допол­ни­тель­ной ста­тье Пер­во­го Ста­ту­та, вено так­же было огра­ни­че­но тре­тьей частью име­ний мужа.

По-насто­я­ще­му впе­чат­ля­ет та опе­ра­тив­ность и та мето­дич­ность, с кото­рой дей­ство­ва­ла Улья­на. Брак меж­ду Федей Бог­да­нов­ной и Андре­ем Один­це­ви­чем был заклю­чен 2 янва­ря 1541 г. в местеч­ке Басея неда­ле­ко от Орши. В тече­ние каких-то несколь­ких недель Улья­на обра­ти­лась в суд, и уже 22 фев­ра­ля была оформ­ле­на коро­лев­ская судеб­ная повест­ка на имя Феди Бог­да­нов­ны. Кста­ти, это была уже вто­рая такая повест­ка – пер­вая была под­пи­са­на еще рань­ше. 16 мар­та Улья­на вме­сте с сыно­вья­ми яви­лась на судеб­ное засе­да­ние панов-рады, одна­ко суд не состо­ял­ся из-за того, что Федя ска­за­лась боль­ной. В соот­вет­ствии с зако­ном, суд был пере­не­сен на более позд­ний срок. Улья­на оста­ви­ла свою повест­ку в суде с тем, что­бы ее копия была вне­се­на в судеб­ные кни­ги. Одна­ко в ско­ром вре­ме­ни слу­га кня­ги­ни Феди Бог­да­нов­ны забрал отту­да этот доку­мент. При этом Федя утвер­жда­ла, что она об этом ниче­го не зна­ет, а ее слу­га мог дей­ство­вать яко­бы по соб­ствен­ной ини­ци­а­ти­ве. Тогда 19 мар­та Улья­на напра­ви­ла в суд сво­е­го сына Гри­го­рия, кото­рый и изло­жил там все эти собы­тия. Федя Бог­да­нов­на была вынуж­де­на пере­дать в суд свою повест­ку, копия кото­рой в резуль­та­те и была вне­се­на в судеб­ные книги.

Кро­ме того, Улья­на успе­ла поза­бо­тить­ся о без­опас­но­сти свя­щен­ни­ка, кото­рый вен­чал Федо­ру Под­бе­рез­скую и Андрея Один­це­ви­ча. Дело в том, что моло­до­же­ны, заин­те­ре­со­ван­ные в том, что­бы их брак оста­вал­ся тай­ным, ста­ли угро­жать свя­щен­ни­ку. Тогда тот обра­тил­ся за помо­щью к Ульяне и полу­чил от нее эту помощь: неко­то­рое вре­мя он скры­вал­ся при дво­ре игу­ме­ньи, сре­ди ее челя­ди. По насто­я­нию Улья­ны и полоц­ко­го вла­ды­ки Симео­на свя­щен­ник явил­ся в суд и пове­дал всю эту непри­ят­ную исто­рию. По всей види­мо­сти, Улья­на полу­чи­ла инфор­ма­цию о вто­ром бра­ке сво­ей быв­шей невест­ки имен­но от него. По насто­я­нию Улья­ны суд назна­чил боль­шой штраф (зару­ку), кото­рым будут нака­за­ны Федо­ра и Андрей Один­це­ви­чи в слу­чае, если они про­дол­жат пре­сле­до­вать свя­щен­ни­ка [57].

Сре­ди все­го про­че­го, обра­ща­ет на себя вни­ма­ние то, что Улья­на дей­ство­ва­ла юри­ди­че­ски очень гра­мот­но. Все ее шаги и все тре­бо­ва­ния стро­го соот­вет­ство­ва­ли зако­но­да­тель­ству и все­гда были под­креп­ле­ны доку­мен­та­ми. Мно­го­чис­лен­ные судеб­ные раз­би­ра­тель­ства сде­ла­ли из Улья­ны опыт­но­го зна­то­ка дей­ству­ю­щих зако­нов, и она уме­ло поль­зо­ва­лась сво­и­ми пра­ва­ми. Бро­са­ет­ся в гла­за и то обсто­я­тель­ство, что в судеб­ных делах Улья­на нико­гда не высту­па­ла как ответ­чи­ца, а толь­ко как исти­ца. В сме­ло­сти, реши­тель­но­сти и ини­ци­а­тив­но­сти ей никак нель­зя отказать.

Жало­ба Улья­ны и ее сыно­вей на быв­шую невест­ку была рас­смот­ре­на на судеб­ном засе­да­нии панов-рады 25 июня 1541 г. Ист­цы предъ­яви­ла Федо­ре Бог­да­новне пре­тен­зии на все име­ния ее покой­но­го мужа, а так­же на его дви­жи­мую соб­ствен­ность. Улья­на и ее сыно­вья име­ли на это пол­ное пра­во. Одна­ко неожи­дан­но дело при­ня­ло крайне неже­ла­тель­ный для Улья­ны обо­рот. Федя предъ­яви­ла суду «венов­ный лист» сво­е­го пер­во­го мужа, дати­ро­ван­ный еще 20 нояб­ря 1533 г. Этим доку­мен­том Семен Под­бе­рез­ский отпи­сал жене тре­тью часть всех сво­их име­ний, «ничо­го на себе ани на жад­ных близ­ких моих не остав­ля­ю­чи». Князь оце­нил эту тре­тью часть в тыся­чу коп гро­шей – очень боль­шие по тем вре­ме­нам день­ги. В эту сум­му он вклю­чил и при­да­ное, кото­рое полу­чил за Федо­рой – пять­сот коп. В вено Феди вошли доста­точ­но боль­шие и бога­тые име­ния, сре­ди кото­рых были, в част­но­сти, села Под­бе­ре­зье и Басея, а так­же часть кня­зя Семе­на в Друц­ке. Любо­пыт­но, что в венов­ном листе было спе­ци­аль­но ого­во­ре­но, что Федо­ра, в слу­чае смер­ти Семе­на, смо­жет пой­ти с эти­ми име­ни­я­ми замуж. Улья­на пыта­лась оспо­рить сум­му, одна­ко судьи при­зна­ли, что гра­мо­та Семе­на Ямон­то­ви­ча состав­ле­на в соот­вет­ствии с зако­ном. Таким обра­зом, они при­зна­ли за Федей пра­во на тре­тью часть име­ний покой­но­го мужа или на их выкуп у вдо­вы бли­жай­ши­ми род­ствен­ни­ка­ми кня­зя за сум­му, ука­зан­ную в его венов­ном листе. Судьи вынес­ли реше­ние про­ве­сти через четы­ре неде­ли раз­дел име­ний Семе­на Под­бе­рез­ско­го, по кото­ро­му Ульяне и ее сыно­вьям долж­ны быть выде­ле­ны две тре­ти име­ний, а Федо­ре – одна треть.

Улья­на не ста­ла оспа­ри­вать это реше­ние, одна­ко выра­зи­ла наме­ре­ние выку­пить часть Федо­ры – как и было преду­смот­ре­но, за тыся­чу коп гро­шей [58]. К сожа­ле­нию, мы в точ­но­сти не зна­ем, был ли про­из­ве­ден раз­дел или были запла­че­ны день­ги. Одна­ко, судя по тому, что Под­бе­ре­зье в даль­ней­шем ока­за­лась в руках детей Улья­ны, мать и сыно­вья все-таки выку­пи­ли свою «отчи­ну и дедину».

5 мая 1542 г. Улья­на пере­да­ла все свои име­ния сыно­вьям, отка­зав­шись от наслед­ствен­ных прав на них. В свою оче­редь, Гри­го­рий и Иван Яцко­ви­чи отда­ли мате­ри несколь­ко сел в пожиз­нен­ное вла­де­ние. Это были, в част­но­сти, села Дох­на­ры, Оболь­цы и Пре­се­ме­нец в Полоц­кой зем­ле. Инте­рес­но, что в соот­вет­ству­ю­щем доку­мен­те Гри­го­рий и Иван Яцко­ви­чи высту­па­ют уже с фами­ли­ей Под­бе­рез­ские [76]. Таким обра­зом, Под­бе­ре­зье на тот момент уже несо­мнен­но нахо­ди­лось в их руках. С дру­гой сто­ро­ны, при­няв фами­лию от дедов­ско­го кня­же­ско­го име­ния, сыно­вья Улья­ны тем самым стре­ми­лись под­черк­нуть свое про­ис­хож­де­ние от ста­рин­но­го кня­же­ско­го рода, укре­пить пре­стиж сво­ей семьи. Но, разу­ме­ет­ся, на кня­же­ский титул они пре­тен­до­вать уже не мог­ли. 9 июля 1542 г. бра­тья раз­де­ли­ли меж­ду собой достав­ши­е­ся от мате­ри име­ния [77]. Одна­ко вско­ре отно­ше­ния меж­ду Гри­го­ри­ем и Ива­ном испор­ти­лись. В 1547 г. они уже суди­лись за име­ния Басею и Козе­чи­цы [78].

Спа­со-Пре­об­ра­жен­ский мона­стырь, насто­я­тель­ни­цей кото­ро­го в 1539 г. ста­ла Улья­на, был одним из древ­ней­ших и, пожа­луй, самым извест­ным полоц­ким мона­сты­рем. В пер­вой поло­вине XVI века оби­тель про­цве­та­ла. В 1552 г. была про­ве­де­на боль­шая реви­зия Полоц­ко­го пове­та. Были опи­са­ны так­же цер­ков­ные зем­ли, и сре­ди них – «мана­стыр Све­то­го Спа­са, кото­рый заве­да­еть игу­ме­нья поло­цъ­кая ино­ка Улья­на» [79]. На тот момент мона­стырь вла­дел мно­го­чис­лен­ны­ми села­ми в Полоц­кой зем­ле, в кото­рых жило 299 «дымов» кре­стьян. Все осталь­ные полоц­кие оби­те­ли по это­му пока­за­те­лю силь­но усту­па­ли Спас­ско­му монастырю.

К сожа­ле­нию, мы очень мало зна­ем о дея­тель­но­сти Улья­ны в каче­стве спас­ской игу­ме­ньи и не можем ска­зать, какой вклад она внес­ла в бла­го­со­сто­я­ние мона­сты­ря. Одна­ко Улья­на навер­ня­ка под­дер­жи­ва­ла мона­стырь из сво­их лич­ных средств. Напри­мер, сре­ди вла­де­ний Спас­ско­го мона­сты­ря в 1552 г. зна­чит­ся село «на Обо­ли». Село с таким назва­ни­ем (Оболь­цы) было и сре­ди лич­ных име­ний Улья­ны. Кро­ме, того точ­но извест­но, что Улья­на дела­ла вкла­ды в дру­гие монастыри.

Так, она запи­са­ла еще одно­му полоц­ко­му мона­сты­рю – Михай­лов­ско­му Горо­дец­ко­му – трех чело­век с зем­ля­ми в сво­ем селе «на Обо­ли» [80]. Вряд ли, делая вкла­ды в дру­гие мона­сты­ри, она обо­шла бы свой соб­ствен­ный. В то вре­мя Ульяне было уже нема­ло лет, жизнь ее бли­зи­лась к зака­ту. Сан спас­ской игу­ме­ньи был очень при­вле­ка­тель­ным «хле­бом духов­ным», и пре­тен­дент­ки на него опре­де­ли­лись еще при жиз­ни Ульяны.

Сна­ча­ла это была вдо­ва гос­по­дар­ско­го дво­ря­ни­на Тиши Быков­ско­го полоц­кая бояры­ня Федя Гален­чан­ка. Она обра­ти­лась к вели­ко­му кня­зю и коро­лю Сигиз­мун­ду ІІ Авгу­сту с сооб­ще­ни­ем о том, что игу­ме­нья Улья­на «вжо естъ в ста­ро­сти летъ сво­ихъ и въ нема­лой форо­бе», и с прось­бой пожа­ло­вать ей долж­ность спас­ской игу­ме­ньи после смер­ти Улья­ны. 8 июля 1551 г. Сигиз­мунд Август издал соот­вет­ству­ю­щий при­ви­лей [81]. Одна­ко пре­тен­дент­ка умер­ла, так и не дождав­шись сво­ей оче­ре­ди. Тем не менее, очень ско­ро появи­лась новая кан­ди­да­ту­ра. Коро­лев­ский дво­ря­нин Миха­ил Мыш­ка бил челом Сигиз­мун­ду Авгу­сту, что­бы эта долж­ность была пере­да­на его мате­ри Анне Хреб­товне – сно­ва-таки, после смер­ти Улья­ны. И на этот раз гос­по­дарь удо­вле­тво­рил подан­ную прось­бу: 18 янва­ря 1554 г. Анна Хреб­тов­на полу­чи­ла жела­е­мый при­ви­лей [82].

Улья­на завер­ша­ла свои послед­ние зем­ные дела. 23 июня 1555 г. она отпи­са­ла свои име­ния Дох­на­ры, Оболь­цы и Пре­се­ме­нец «в веч­ное вла­де­ние» сыну Ива­ну Яцко­ви­чу. В пере­ска­зе это­го акта отме­че­но, что игу­ме­нья под­пи­са­ла соот­вет­ству­ю­щий доку­мент перед смер­тью («przed swoim z tego swiata zeysciem») [76]. По всей види­мо­сти, этим доку­мен­том была духов­ная гра­мо­та Улья­ны. К сожа­ле­нию, мы не зна­ем ее пол­но­го тек­ста, но какую-то часть послед­не­го иму­ще­ства мате­ри, оче­вид­но, полу­чил и вто­рой ее сын – Гри­го­рий. Из гра­мо­ты Сигиз­мун­да II Авгу­ста, кото­рая была изда­на в нояб­ре 1555 г., мы узна­ем, что Улья­на «для ста­ро­сти летъ сво­ихъ» уже не мог­ла управ­лять мона­сты­рем и оста­ви­ла долж­ность игу­ме­ньи. Как и было преду­смот­ре­но, ее пре­ем­ни­цей ста­ла Анна Хреб­тов­на [83].

В ско­ром вре­ме­ни Улья­на умер­ла. Судя по все­му, это про­изо­шло в кон­це 1555 либо в нача­ле 1556 г. Во вся­ком слу­чае, ука­за­ние на смерть Улья­ны содер­жит­ся в судеб­ном поста­нов­ле­нии панов-рады по делу ее сына Ива­на Яцко­ви­ча от 26 мая 1556 г. [84].

В заклю­че­ние несколь­ко слов о том, как сло­жи­лась судь­ба сыно­вей Улья­ны. Стар­ший сын, Гри­го­рий Яцко­вич слу­жил гос­по­дар­ским дво­ря­ни­ном. В резуль­та­те раз­де­ла наслед­ствен­ных земель он полу­чил при­над­ле­жав­шее его дяде име­ние Под­бе­ре­зье и ряд дру­гих сел. По сво­е­му глав­но­му вла­де­нию Гри­го­рий стал назы­вать­ся Под­бе­рез­ским. Его зем­ли лежа­ли в основ­ном за гра­ни­ца­ми Полоц­кой зем­ли. Имен­но по этой при­чине Гри­го­рий Под­бе­рез­ский выстав­лял в вой­ско со сво­их полоц­ких сел все­го лишь 2 всад­ни­ков, о чем мы узна­ем из реви­зии 1552 года [85].

В 1548 и 1549 гг. Гри­го­рий Яцко­вич отста­и­вал на монар­шем суде свое пра­во дер­жать по годам замок Друцк. Такой поря­док дер­жа­ния был опре­де­лен пред­ста­ви­те­ля­ми всех вет­вей кня­же­ско­го рода Друц­ких. Одна­ко Друц­кие не посчи­та­ли Гри­го­рия чле­ном сво­е­го рода. Он не участ­во­вал в этом согла­ше­нии и, соот­вет­ствен­но, не был вклю­чен в чис­ло тех, кто дол­жен был дер­жать друц­кий замок. Гри­го­рий же обос­но­вы­вал свои пра­ва тем, что часть Друц­ка доста­лась ему «пра­вомъ при­ро­же­нымъ по дядь­ку его». Дело в том, что его дядя князь Семен Ямон­то­вич-Под­бе­рез­ский пер­вым бра­ком был женат на княжне Дом­ни­де Друц­кой-Соко­лин­ской [86]. От стар­ше­го сына Улья­ны ведет свое про­ис­хож­де­ние шля­хет­ский род Подберезских.

Реєстр справ

[1547.10. 20]. Спра­ва Ива­ну Яцко­ви­чу Под­бе­рез­ско­му з бра­томъ его Гри­го­ремъ Яцко­ви­чомъ Под­бе­рез­скимъ о впу­щене в руки г(о)с(по) даръ­ские име­ня ему в делу доста­ло­го Басеи с при­сел­ки, и за тымъ о дру­гое имене Кожъ­чи­чи, кото­рое иван з свое части Гри­го­рю посту­пи­ти муселъ .
Орі­гі­нал: 235/20-та кни­га судо­вих справ Литовсь­кої Мет­ри­ки. РДА­ДА. – Ф. 389: Литовсь­ка Мет­ри­ка. – оп. 1. – од. зб. 235, (лист 1–4).

ПЕЧАТКИ

Печаток не знайдено

ПУБЛІКАЦІЇ ДОКУМЕНТІВ

АЛЬБОМИ З МЕДІА

Медіа не знайдено

РЕЛЯЦІЙНІ СТАТТІ

Статтєй не знайдено

НОТАТКИ
  1. Adam Boniecki, Poczet rodów w Wielkim Księstwie Litewskim XV i XVI wieku, Warszawa 1883, s. 250.[]
  2. J. Wolff, op.cit., s. 151. Zdanie to podziela białoruski historyk Vasil Varonin (zob. Васіль Варонін, Друц­кія князі XIV ста­годдзя, Бела­рус­кі Гіста­рыч­ны Агляд, т. 9: 2002, сшыт­кі 1–2 (16–17), s. 27–28).[]
  3. Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. Spisy, t. 1: Województwo wileńskie XIV–XVIII wiek, red. Andrzej Rachuba, Warszawa 2004, nr 36, s. 60.[]
  4. Teodor Narbutt, Dzieje starożytne narodu litewskiego, t. 7, Wilno 1840, s. 115; Леон­тій Вой­то­вич, Князівсь­кі дина­стії Схід­ної Євро­пи (кіне­ць IX – поча­ток XVI ст.). Склад, сус­піль­на і політич­на роль. Істо­ри­ко-гене­а­ло­гічне дослід­жен­ня, Львів 2000, s. 288.[]
  5. Zob. Jan Jurkiewicz, Od Palemona do Giedymina. Wczesnonowożytne wyobrażenia o początkach Litwy, cz. 1: W kręgu latopisów litewskich, Poznań 2012, passim.[]
  6. Пол­ное собра­ние рус­ских лето­пи­сей (dalej cyt. ПСРЛ), т. 35: Лето­пи­си бело­рус­ско-литов­ские, Москва 1980, s. 130, 147–148, 175–176, 195–196, 216–217.[]
  7. Archiwum Główne Akt Dawnych. – Zbiór Dokumentów Pergaminowych. – Nr 8415., s.1[]
  8. SRP. Bd. 2. S.168; WolffJ. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. S. 151.[]
  9. ПСРЛ,Т. 4. Ч. 1. С. 379. Л. 250 об.; Т. 6. Вип. 1. Стб. 512. Л. 436 o6. — 437; T. 25. C. 225. Л. 315; Любав­ский М. К. Литов­ско-Рус­ский сейм. С. 23; Lulewicz H., Rachuba A., Romaniuk Prz.
    Ziemia Smolenska i Województwo Smolenskie XIV-XVIII w. № 25. S. 48. О Васи­лий Борей­ко­ве так­же см.: Latyszonek O. Polityczne aspekty przedstawienia sredniowiecznych dziejów ziem bialoruskich w historiografii Wielkiego Księstwa Litewskiego XV-XVI ww.// Białoruskie Zeszyty Historyczne. 2006. T. 25. S. 27.[]
  10. Цит. по: Skarbiec dyplomatów. T. 1. № 695. S. 315; cм. так­же: Boniecki A. Poczet rodów w Wielkiem Ksiestwe Litewskiem. S. 15; Мали­нов­ский И. Рада Вели­ко­го кня­же­ства Литов­ско­го в свя­зи с бояр­ской думой древ­ней Рос­сии. Ч.2: Рада Вели­ко­го кня­же­ства Литов­ско­го. Томск, 1904. Вып.1. С. 33 и др.[]
  11. ПСРЛ.Т.25. С. 228. Л. 319 об.[]
  12. ПСРЛ.Т.15.Стб. 459.[]
  13. Scriptores rerum Prussicarum, Bd. 3, hrsg. v. Teodor Hirsch, Max Töppen, Ernst Strehlke, Leipzig 1866, s. 168[]
  14. ПСРЛ, т. 20: Львов­ская лето­пись, изда­тель А. Коше­лев, Москва 2005, s. 217; т. 25: Мос­ков­ский лето­пис­ный свод кон­ца XV века, Москва 2004, s. 225; т. 35, s. 30, 51, хз 65, 72. O rok później datuje ten fakt Вла­ди­мир­ский лето­пи­сец, zob. ПСРЛ, т. 30: Вла­ди­мир­ский лето­пи­сец. Нов­го­род­ская вто­рая (Архи­в­ская) лето­пись, Москва 1965, s. 129, co może wynikać z przyjęcia innego stylu określania początku roku.[]
  15. Die Staatsverträge des Deutschen Ordens in Preussen im 15. Jahrhundert, Bd. 1, hrsg. v. Erich Weise, Marburg 1970 (wyd. 2), s. 12.[]
  16. ПСРЛ, т. 25, s. 228.[]
  17. Jerzy Purc, Itinerarium Witolda wielkiego księcia Litwy (17 lutego 1370 roku – 27 października 1430 roku), Zeszyty Naukowe Uniwersytetu im. Adama Mickiewicza. Historia, z. 11: 1971, s. 84.[]
  18. ПСРЛ, т. 20, s. 219; т. 25, s. 229.[]
  19. Maciej Stryjkowski, O początkach, wywodach, dzielnościach, sprawach rycerskich i domowych sławnego narodu litewskiego, żmojdzkiego i ruskiego, przedtym nigdy od żadnego ani kuszone, ani opisane, z natchnienia Bożego a uprzejmie pilnego doświadczenia, oprac. Julia Radziszewska, Warszawa 1978, s. 336.[]
  20. ПСРЛ, т. 4, ч. 1: Нов­го­род­ская чет­вер­тая лето­пись, Москва, 2000, s. 386.[]
  21. AU. № 39. S.37; Любав­ский М. К. Литов­ско-Рус­ский сейм. С.28.[]
  22. Jóźwiak SŁ, Kwiatkowski Krz., Szweda A., Szybkowski S. Wojna Polski i Litwy z Zakonem
    krzyżackim w latach 1409—1411. $. 261. Przyp. 107.[]
  23. Codex diplomaticus Lithuaniae, e codicibus manuscriptis, in archive secreto Regiomontano asservatis / Ed. E. Raczyński. Vratisłaviae, 1845. S. 132; Die Staatsvertriige des Deutschen Ordens in PreuBen. Ne 83. S. 89.[]
  24. Akta unii Polski z Litwą 1385–1791, wyd. Stanisław Kutrzeba, Władysław Semkowicz, Kraków 1932, nr 39, s. 37.[]
  25. Die Staatsverträge, Bd. 1, s. 89: zapowiedź przywieszenia pieczęci „principum [...] Syenconis filii Jamunth”.[]
  26. Леон­то­вич Ф. И. Акты Литов­ской Мет­ри­ки. Вар­ша­ва, 1896. Т. 1. Вып.1: 1413–1498 гг. № 205. Стб. 80—81.[]
  27. Lietuvos Metrika (1427–1506): užrašymų knyga 5, parengė Algirdas Baliulis, Artūras Dubonis, Darius Antanavičius (tekstai lotynų kalba), Vilnius 2012, nr 101, s. 80.[]
  28. Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. Spisy, t. 4: Ziemia smoleńska i województwo smoleńskie XIV–XVIII wiek, red. Andrzej Rachuba, oprac. Henryk Lulewicz, Andrzej Rachuba, Przemysław P. Romaniuk, Warszawa 2003, nr 33, s. 49.[]
  29. ПСРЛ, т. 35, s. 60, 77–78, 109.[]
  30. Grzegorz Błaszczyk, Dzieje stosunków polsko-litewskich, t. 2: Od Krewa do Lublina, cz. 1, Poznań 2007, s. 782 n.[]
  31. Die Staatsverträge des Deutschen Ordens in Preussen im 15. Jahrhundert, Bd. 2, hrsg. v. Erich Weise, Marburg 1955, nr 230, s. 49. Zob. Krzysztof Pietkiewicz, Kieżgajłowie i ich latyfundium do połowy XVI wieku, Poznań 1982, s. 28.[]
  32. Lidia Korczak, Monarcha i poddani. System władzy w Wielkim Księstwie Litewskim w okresie wczesnojagiellońskim, Kraków 2008, s. 182, nr 37.[]
  33. Bibl. Czartoryskich Ms. 2245 str. 149[]
  34. LM‑3. P. 30, 36, 43; Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. S. 151; Яко­вен­ко Н. Українсь­ка шлях­та з кін­ця XIV до cepe­ди­ни XVII ст. C. 358. Cxe­ма V(1).[]
  35. Любав­ский М. К. Област­ное деле­ние и мест­ное управ­ле­ние Литов­ско-Рус­ско­го государства.С.14.[]
  36. Варонін В. Князь Юрай Лынг­ве­невіч Мсціслау­скі. С. 20–22.[]
  37. Lietuvos Metrika (1440–1498): užrašymu knyga 3, s. 36: „Кня­зю Юшку село Бол­га­ков­ское, што ему князь Жик­ги­монтъ далъ”. J. Wolff (op.cit., s. 151) odczytał nazwę jako sioło Bołczanowskie.[]
  38. Lietuvos Metrika (1440–1498): užrašymu knyga 3, parengė Lina Anužytė, Algirdas Baliulis, Vilnius 1998, s. 31: „Баби­чу Менъ­шо­му тая дел­ни­ца што князь Михай­ло Ямон­то­вич дер­жалъ”.[]
  39. Ibid., s. 30.[]
  40. Ibid., s. 53, 43.[]
  41. Lietuvos Metrika, kn. 3, s. 43.[]
  42. Lietuvos Metrika, kn. 3, s. 32.[][]
  43. Р. А. Алях­но­віч, С. А. Рыб­чо­нак, А. І. Шалан­да, Род Ілліні­чаў у Вялікім Княст­ве Літоўскім у XV–XVI стагддзях, Мір 2015 (dodatek źródłowy nr 2), s. 291–292.[][]
  44. Lietuvos Metrika (1499–1514): užrašymu knyga 8, parengė Algirdas Baliulis, Romualdas Firkovičius, Darius Antanavičius, Vilnius 1995, nr 334, 432, 563; Lietuvos Metrika (1511–1518):
    užrašymu knyga 9, parengė Krzysztof Pietkiewicz, Vilnius 2002, nr 71.[]
  45. Lietuvos Metrika (1524–1529): užrašymu knyga 14, parengė Laimontas Karalius, Darius Antanavičius (tekstai lotynu kalba), Vilnius 2008, nr 888.[]
  46. J. Wolff, op.cit., s. 152, przyp. 3 (Metryka Litewska, Księga zapisów 16, k. 140).[]
  47. Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов, Москва, Ф. 389, Кн. запи­сей 27, k. 47 (korzystałem z mikro) lmu przechowywanego w: Lietuvos valstybės istorijos archyas, Vilnius.[]
  48. Lietuvos Metrika (1499–1514): užrašymu knyga 8, nr 551, s. 395.[]
  49. Ibid., nr 244, s. 214.[]
  50. Ibid., nr 563, s. 412.[]
  51. Рус­ская исто­ри­че­ская биб­лио­те­ка, т. 20, Санкт Петер­бург 1903, nr 477, s. 1187–1188.[]
  52. Lietuvos Metrika (1511–1518): užrašymu knyga 9, nr 557, s. 308.[]
  53. Władysław Kazimierz Augustyn Pociecha, Królowa Bona (1495–1557). Czasy i ludzie Odrodzenia, t. 3, Poznań 1958, s. 88.[]
  54. Lietuvos Metrika (1528): viešuju reikalu knyga 1, parengė Algirdas Baliulis, Arturas Dubonis (ivadas ir priedai), Vilnius 2006, s. 26, 172.[]
  55. Памят­ни­ки исто­рии Восточ­ной Евро­пы, т. 6: Рад­зи­вил­лов­ские акты из собра­и­ия Рос­сий­ской наци­о­наль­ной биб­лио­те­ки. Пер­вая поло­ви­на XVI в., сост. Миха­ил М. КРОМ, Москва–Варшава 2002, nr 48.[]
  56. Lietuvos Metrika (1540–1541): 10-oji teismu bylu knyga: (XVI a. pabaigos kopija), parengė Stanislovas Lazutka, Irena Valikonytė, Saule Viskantaitė-Saviščevienė, Vilnius 2003, nr 252, s. 160–161.[]
  57. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. – Kn. 229 (1540–1541): 10-oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. St. Lazutka, I. Valikonytė ir S. Viskantaitė-Saviščevienė. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2003. – LXVII+264 p., p. 158, 160–161.[][][][]
  58. Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 27., л. 86об.–88об.[][]
  59. Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s.,s. 64, 673; Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 237., л. 267–267об.[]
  60. Vartberge, Hesrmannus de. Chronicon Livoniae / Hermannus de Vartberge // Scriptores Rerum Prussicarum. Bd. 2 / Hrsg. von E. Strehlke. – Leipzig, 1863. – P. 21–116., p. 108.[]
  61. Полоц­кие гра­мо­ты XIII – нача­ла XVI в. Т. 1 / Подг. В. А. Воро­нин, А. И. Гру­ша, А. А. Жлут­ко, Е. Р. Сквайрс, А. Г. Тюль­пин; отв. ред. А. Л. Хорош­ке­вич, зам. отв. ред. С. В. Поле­хов. – М.: Уни­вер­си­тет Дмит­рия Пожар­ско­го, 2015. – 864 с., с. 356.[]
  62. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. Kn. 7 (1506–1539): Užrašymų knyga 7 / Lietuvos istorijos institutas; par. I. Ilarienė, L. Karalius ir D. Antanavičius. – Vilnius: Lietuvos istorijos instituto leidykla, 2011. – XXX+1012 p., p. 205.[]
  63. Гор­ча­ков, М. И. О тайне супру­же­ства. Про­ис­хож­де­ние, исто­ри­ко-юри­ди­че­ское зна­че­ние и кано­ни­че­ское досто­ин­ство 50‑й (по спис­кам пат­ри­ар­хов Иоси­фа и Нико­на 51‑й) гла­вы печат­ной Корм­чей кни­ги / М. И. Гор­ча­ков. – СПб.: Типо­гра­фия В. С. Бала­ше­ва, 1880. – IV+384+54 с., с. 345–346, 349.[]
  64. Гор­ча­ков, М. И. О тайне супру­же­ства. Про­ис­хож­де­ние, исто­ри­ко- юри­ди­че­ское зна­че­ние и кано­ни­че­ское досто­ин­ство 50‑й (по спис­кам пат­ри­ар­хов Иоси­фа и Нико­на 51‑й) гла­вы печат­ной Корм­чей кни­ги / М. И. Гор­ча­ков. – СПб.: Типо­гра­фия В. С. Бала­ше­ва, 1880. – IV+384+54 с., с. 139.[]
  65. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. – Kn. 11
    (1518–1523): Užrašymų knyga 11 / Lietuvos istorijos institutas; par. A. Dubonis. – Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidybos institutas, 1997. – 228 p., p. 65.[]
  66. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. Kn. 10 (1440–1523): Užrašymų knyga 10 / Lietuvos istorijos institutas; par. E. Banionis ir A. Baliulis. – Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidybos institutas, 1997. – 179 p., p. 102.[]
  67. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. Kn. 14 (1524–1529): Užrašymų knyga 14 / Lietuvos istorijos institutas; par. L. Karalius ir D. Anta￾navičius. – Vilnius: Lietuvos istorijos instituto leidykla, 2008. – 646 p., p. 310–311.[]
  68. Michalewiczowa, M. Sapieha Iwan / M. Michalewiczowa // Polski Słownik Biograficzny. T. XXXIV. Zesz. 5 (143). – Wrocław–Warszawa–Kraków: Wydawnictwo Polskiej Akademii Nauk, 1993. – S. 618–621., s. 619, 620.[]
  69. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. Kn. 14 (1524–1529): Užrašymų knyga 14 / Lietuvos istorijos institutas; par. L. Karalius ir D. Anta￾navičius. – Vilnius: Lietuvos istorijos instituto leidykla, 2008. – 646 p., p. 265–266.[]
  70. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. – Kn. 15 (1528–1538): Užrašymų knyga 15 / Lietuvos istorijos institutas; par. A. Dubonis. – Vilnius: Žara, 2002. – 446 p., p. 85–87; Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. – Kn. 224 (1522–1530): 4‑oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. S. Lazutka, I. Va￾likonytė ir kt. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 1997. – CXLVIII+514 p., p. 268–270.[]
  71. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. – Kn. 12 (1522–1529): Užrašymų knyga 12 / Lietuvos istorijos institutas; par. D. Antanavičius ir A. Baliulis. – Vilnius: Žara, 2001. – 854 p., p. 544.[]
  72. Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литов­ская Мет­ри­ка. – Kn. 227 (1533–1535): 8‑oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. I. Valikonytė, St. Lazutka ir N. Šlimienė. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 1999. – XCIV+305 p., p. 117; Мак­си­мей­ко, Н. А. Сей­мы Литов­ско-Рус­ско­го госу­дар­ства до Люб­лин­ской унии 1569 г./ Н. А. Мак­си­мей­ко. – Харь­ков: Типо­гра­фия А. Дар­ре, 1902. – IV+205 с., с. 90–91.[]
  73. Наци­о­наль­ный исто­ри­че­ский архив Бела­ру­си. – Фонд 1943. – Оп. 1. – Ед. хр. 10., л. 1об., 6об.[]
  74. Пера­піс вой­ска Вяліка­га княст­ва Літоўска­га 1528 года. Мет­ры­ка Вяліка­га княст­ва Літоўска­га. Кн. 523. Кн. Пуб­ліч­ных спраў 1 / Пад­рыхт. А. І. Гру­ша, М. Ф. Спіры­до­наў, М. А. Вай­то­віч. – Мінск: Бела­рус­кая наву­ка, 2003. – 444 с., с. 154.[]
  75. Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 20., л. 275.[]
  76. Наци­о­наль­ный исто­ри­че­ский архив Бела­ру­си. – Фонд 1943. – Оп. 1. – Ед. хр. 10., л. 39.[][]
  77. Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s, s. 64, 673;, s. 152–153.[]
  78. Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s, s. 64, 673; , s. 153, 672–673.[]
  79. Полоц­кая реви­зия 1552 года / Подг. к изд. И. И. Лап­по. – М.: Уни­вер­си­тет­ская типо­гра­фия, 1905. – XXI+236 с., с. 167–170.[]
  80. Полоц­кая реви­зия 1552 года / Подг. к изд. И. И. Лап­по. – М.: Уни­вер­си­тет­ская типо­гра­фия, 1905. – XXI+236 с., с. 172.[]
  81. Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 35., л. 20–20об.[]
  82. Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 35., л. 155об.–156.[]
  83. Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 35., л. 242об.–243об.[]
  84. Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 38., л. 45об.[]
  85. Полоц­кая реви­зия 1552 года / Подг. к изд. И. И. Лап­по. – М.: Уни­вер­си­тет­ская типо­гра­фия, 1905. – XXI+236 с., с. 123.[]
  86. Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s, s. 64, 673; Рос­сий­ский госу­дар­ствен­ный архив древ­них актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 237., л. 267–267об.[]