Ямонтовичи–Подберезские

Общие сведения о роде

ЯМОНТОВИЧИ–ПОДБЕРЕЗСКИЕ – княжеский род известен с конца XIV века.

Род князей Ямонтовичей-Подберезских вел происхождение от старой литовской племенной знати, однако еще на раннем этапе своей истории тесно связал себя с «рускими» землями Великого княжества Литовского. Уже первый известный представитель рода – князь Ямонт – был православным. Этой же конфессии придерживались и его потомки.

Після загибелі князя Ямонта в битві на Ворсклі 1399 р. його сини одержали за батьківські заслуги уділ із центром у Подбереззі у Вітебській землі (сучасна Білорусь). Ямонт был видной фигурой в окружении великого князя литовского Витовта и одно время даже был его смоленским наместником. Однако, значение его потомков в жизни государства неуклонно падало. Если Семен и Михаил, сыновья Ямонта, еще выступали в начале XV столетия в качестве свидетелей международных договоров, то уже их дети намного реже встречаются на страницах исторических документов. Судя по всему, они занимали гораздо более скромное место в обществе.

O pochodzeniu książąt Jamontowiczów Podbereskich wypowiadano dość różne zdania. Аdam Boniecki w swojej pracy o rodach w Wielkim Księstwie Litewskim przydał im pochodzenie od kniaziów Druckich. 1 Natomiast nieco później J. Wolff w swej pracy o kniaziach litewsko-ruskich od końca XIV w., biorąc pod uwagę typowe dla Litwinów imiennictwo najwcześniejszych przedstawicieli tego rodu, uznał ich za potomków dawnych kniaziów litewskich. Ich najwcześniejszy rodowód, podobnie jak innych rodów kniaziowskich, takich jak Giedrojciowie, Holszańscy czy Świrscy, jest trudny do odtworzenia. 2 Odosobnione jest zdanie wydawców tomu pierwszego opracowania Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego zawarte w sugestii, że kniaź Siemion Jamontowicz, pełniący funkcję namiestnika krewskiego, był kniaziem Druckim. 3 Piszący pół wieku wcześniej od A. Bonieckiego i J. Wolff a historyk litewski Teodor Narbutt wyprowadzał Jamontowiczów od legendarnego Hurdy Ginwiłowicza. Pogląd ten o pochodzeniu interesującej nas gałęzi kniaziowskiej zaakceptował i odświeżył badacz ukraiński Leontij Wojtowicz5. 4 To samo o swoim pochodzeniu mówiły legendy kniaziów Giedrojciów w XVI w. Jak wiemy, źródła, na których budował swoje rewelacje o dziejach Litwy T. Narbutt, powstały na zapotrzebowanie elit Wielkiego Księstwa Litewskiego w XVI w., 5 a prawdziwość ich przekazu jest tak samo zgodna z prawdą jak przekaz Wincentego Kadłubka o Grakchu, założycielu Krakowa, czy o Pompiliuszu. Mamy też w latopisach litewsko-ruskich zamiennie nazywanego księcia litewskiego imieniem Skirmont-Jamont (rzekomo współczesnego Szwarnowi), który podobno pokonał księcia łuckiego Mścisława w walce o grody w Brześciu, Mielniku, Gródkui Nowogródku. 6 Na podstawie tak niepewnych i mało konkretnych przesłanek źródłowych nie jesteśmy w stanie wejść w genealogię interesującego nas rodu książęcego głębiej niż w połowę XIV w.

Совсем немного нам известно также об имущественном положении представителей рода. Их земельные владения (села) были разбросаны по разным местностям Беларуси. Насколько позволяют судить документы, Ямонтовичи получили эти земли в основном в качестве пожалований от великих князей литовских. В 70–80‑е годы XV века, в результате тяжбы с паном Иваном Ильиничем братья Иван и Федор Ямонтовичи смогли окончательно закрепить за собой село Подберезье, 7 расположенное в 15 км к северо-востоку от города Друцк (теперь это деревня в Волковичском сельском совете Толочинского района Витебской области). С этого времени князья Ямонтовичи стали называться также Подберезскими.

Основная литература:

Воронин В. А. Ульяна Подберезская: история жизни // Studia Historica Europae Orientalis = Исследования по истории Восточной Европы : науч. сб. Вып. 10. – Минск : РИВШ, 2017. – 262 с., с. 87–104.;
Tęgowski J. Kilka słów o rodowodzie kniaziów Jamontowiczów Podbereskich w świetle nowych źródeł; Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s., s. 151.

Геральдика и сфрагистика

Герб князей Ямонтовичей-Прдберезских неизвестен. Дворянский род Подберезских пользуется гербом «Гоздава», к которому позднее добавил себе двуглавого орла и княжескую корону.»

Генеалогия

I генерация

1. КН. ЯМОНТ ТУЛУНТОВИЧ,

которого называют сыном Гурды Гинвиловича, потомка Гедрюса (Гедрос). В любом случае он был чистокровным литовцем, таким же как Гедройцы, Гольшанские и Свирские – потомком древних удельных литовских князей. В 1390 году князь Ямунт участвовал в экспедиции Витовта в Пруссию 8. 28 сентября 1395 г. вместе с Василием Борейковым по приказу литовского великого князя был назначен наместником в Смоленск 9. 12 октября 1398 г. князь Ямонт и боярин Василий Борейков упоминаются среди поручителей Витовта при заключении договора с крестоносцами на острове Салин на р. Неман. Этот акт был составлен еще 23 апреля 1398 г. В данном акте князь титулуется как владетельный («duсеs.Jamunt de Kletzke», а не как наместник в Смоленске 10.

В 1398 г. «Яманть приездилъ от Витовта на Москву посольством». Очевидно, его дипломатическая миссия была связана с информированием великого князя Василия I Дмитриевича о действиях Витовта в ВКЛ. Кроме того, в Москве князь Ямонт мог обсуждать предстоящий визит великой княгини с детьми и боярами в Смоленск, где зимой 1398–1399 гг. она провела у родителей две недели 11. Очевидно, что в это время князь Ямонт по-прежнему являлся наместником в Смоленске. Данный факт подтверждают и летописцы. Перечисляя погибших в битве с ордынцами на р. Ворскла литовских и русских удельных
и служилых князей, они упоминают и Ямонта Тулунтовича, «иже въ Смоленску бе». 12

Najwcześniejszym historycznym przedstawicielem tego rodu jest żyjący w drugiej połowie XIV w. kniaź Jamunt (Jamont) Tułuntowicz, ściśle współpracujący z Witoldem zarówno w czasie jego walk o władzę w Wielkim Księstwie Litewskim, jak i po jej osiągnięciu. Po raz pierwszy spotykamy go u boku Witolda w Prusach w 1390 r., czego dowiadujemy się ze źródeł pruskich 13. Był na tyle sprawdzonym człowiekiem Witolda, że ten po przejęciu w bezpośrednie władanie księstwa smoleńskiego 28 IX 1395 r. uczynił kniazia Jamonta swoim namiestnikiem w tym księstwie wespół z Wasylem Borejkowiczem 14. Na dokumencie traktatowym Witolda z zakonem krzyżackim wystawionym 12 X 1398 r. wśród świadków wymieniony jest bez tytułu książęcego „Jamund von Cletzke”, a nieco dalej „Wassil Boreiken son” 15. Moskiewski zwód latopisarski z końca XV w. wspomina pod datą roczną 1398: „Того же лета Ямантъ приездилъ от Витовта на Москву посольством” 16.

W wyniku tego poselstwa kniazia Jamunta doszło do spotkania Witolda z córką, wielką księżną moskiewską Zofią Wasylową w Smoleńsku. Wiemy, że do spotkania tego doszło zimą, zatem zarówno poselstwo, jak i jego efekt musiały mieć miejsce od listopada 1398 do końca lutego 1399 r. Według ustaleń Jerzego Purca pobyt Witolda w Smoleńsku był możliwy po 2 II 1399 r.17. Już następnego roku nastąpiła krwawa bitwa z Tatarami Tamerlana, w której m.in. zginął też kniaź J. Tułuntowicz. Obok kniazia Jamunta latopisy wymieniły kniazia Michała Podbereskiego i jego brata Aleksandra 18. Dwaj ostatni nie mają wiele wspólnego z Jamontowiczami i najpewniej przynależeli do jednej z licznych rodzin kniaziowskich połocczyzny, a majętność Podberezie tra) ła zapewne do potomków Jamonta w późniejszym czasie przez małżeństwo lub darowiznę wielkiego księcia. Maciej Stryjkowski, opisując krwawe żniwo bitwy nad Worsklą, nazywa interesującego nas kniazia bądź jego syna: „Jamuntowicz Iwan Jurijewicz” 19. Inną listę o) ar wspomnianej bitwyznajdujemy choćby w Czwartym latopisie nowogrodzkim, gdzie czytamy: „князь Ямонтъ Толоунтовичь, Иванъ Юрьевичь Бельскыи князь” 20. Widać z porównania tych tekstów, że w dziele M. Stryjkowskiego nastąpiła kontaminacja imion dwóch osób: litewskiego Jamont i chrześcijańskiego imienia wraz z patronimikiem Iwan Jurijewicz, zapewne wskutek nieuwagi polskiego historyka. Niemożliwe jest zatem przy tym stanie zasobu informacji ustalenie imienia chrzestnego kniazia J. Tułuntowicza.

II генерация

6/3. КН. ИВАН ЯМОНТОВИЧ?

2/1. КН. СЕМЁН (СЕНЬКО) ЯМОНТОВИЧ (1401,1411)

После гибели 12 августа 1399 г. своего отца князь Семен Ямонтович почти сразу получил довольно высокое место в раде правителей ВКЛ. Уже 18 января 1401 г. в Вильно он («Semeon Iamunti») участвовал в подписании и утверждении договора, заключенного между польским королем Владиславом II Ягайло и Витовтом 21. В 1410—1411 гг. был участником «Великой войны», и в частности – Грюнвальдской битвы 22. в 1411 году (Symeon filii Litwanie ducum) подписал трактат Торуньский. Подписал Торуньский 1411 г., и, подобно отцу, упоминается с княжеским титулом («Symeon filii Jamunth Litwanie ducum») 23.

Na jednym z aktów tzw. unii wileńsko-radomskiej wystawionym w Wilnie 18 I 1401 r. wystąpił niejaki „Semeon Jamunti” bez tytułu kniaziowskiego. 24 Z pewnością ten sam Siemion Jamontowicz na dokumencie traktatu toruńskiego z 1 II 1411 r. pojawił się z tytulaturą książęcą. 25 Nie ulega najmniejszej wątpliwości, że był on synem J. Tułuntowicza, który zginął nad rzeką Worsklą w 1399 r. Wystąpienie w ważnym akcie unii Litwy z Polską w 1401 r. wskazuje po pierwsze, na dorosłość kniazia Siemiona w chwili wystawiania owego dokumentu, a więc jego narodziny mogły przypaść nie później niż w 1380 r. Po drugie, imię, którym jest nazwany tenkniaź, wskazuje na jego wcześniejsze zetknięcie się z religią obrządku wschodniego. Po roku 1411 S. Jamontowicz znika ze źródeł, pytanie: czy na zawsze.

В судном деле смоленских бояр «Митко, а Сенко, а Дешко зъ братею своею Тереховичи» против Сенки Бердибяковича o dobra Rukowskoje i Chodorykowskoje, датированном 24 июля 1495 г., отмечается, что их дед Яков получил «лист судовый князя Семеновъ Ямонтовича, который держал Смоленеск отъ государя, короля е. м.» 26. „И они рекли: маем, г(о)с(по)д(а)ру, на то листъ судовый кн(я)зя Семеновъ Ямонтовича, который держал Смоленскъ от г(о)с(по)д(а)ра короля его м(и)л(о)сти; a был суд о тои земли перед кн(я)зем Семеном еще деду нашому Якову з людми Молоховское волости” 27.

Autorzy spisu urzędników smoleńskich na podstawie danych zawartych w tej, wzmiance a także uwzględniając funkcjonowanie innych namiestników smoleńskich, datowali urzędowanie w Smoleńsku kniazia Siemiona na lata 1441–1445 28.

Nie mógł on zostać namiestnikiem smoleńskim już w 1440 r., gdy wybuchł bunt w Smoleńsku przeciw powołanemu jeszcze przez Zygmunta Kiejstutowicza Andrzejowi Sakowiczowi, który w środę przed Wielkanocą 1440 r. uciekł ze swymi bojarami ze Smoleńska. Wtedy pospólstwo Smoleńska powołało na swego władcę kniazia Andrzeja Dorohobuskiego, a w jakiś czas później wkroczył tam kniaź Jurij Lingwenowicz 29. Jego władanie Smoleńskiem trwało do listopada 1440 r., kiedy wojsko litewskie, nie godząc się na władzę w tym grodzie J. Lingwenowicza, spaliło miasto. Pierwszym namiestnikiem smoleńskim z ramienia nowego już hospodara, królewicza Kazimierza Jagiellończyka, został A. Sakowicz, a jego następcą kniaź S. Jamontowicz 30. Rządy kniazia Siemiona w Smoleńsku trwały najwyżej do końca sierpnia 1445 r., ponieważ już 15 września tego roku zmienił go Sudywoj Wolimuntowicz 31. Nie wiadomo, co było przyczyną opuszczenia urzędu namiestniczego w Smoleńsku przez S. Jamontowicza: degradacja, awans czy śmierć. Należy raczej wykluczyć awans, gdyż na wyższym urzędzie byłby on widoczny we współczesnych źródłach pisanych. Najpewniej przyczyną opuszczenia namiestnictwa smoleńskiego przez Siemiona była jego śmierć. Trzeba w tym miejscu zadać pytanie, czy kniaź S. Jamontowicz, namiestnik smoleński z lat 1440–1445 i gwarant traktatów z lat 1401 i 1411 o tym samym imieniu, jest tą samą osobą. Na to pytanie pozytywną odpowiedź dała Lidia Korczak 32. Jak zauważyłem, Siemion, syn Jamonta, urodził sięnajpóźniej w 1380 r., więc w chwili swej przypuszczalnej śmierci miałby około 65 lat, co nie wyklucza możliwości, by utożsamiać te dwie postacie, chociaż nie jest bezzasadna możliwość rozdzielenia go na dwie osoby.

Ямонтовичи не упоминаются в документах, связанных с деятельностью великого князя Свидригайло. Это косвенно указываетвпользу того, что князья Семен и Михаил могли быть сторонниками трокского и стародубского князя Сигизмунда Кейстутовича — участника «Великой войны».

III генерация

КЖ. АГАФІЯ ІВАНІВНА ЯМОНТОВНА

Córka kn. Iwana Jamonta — Ahafja (Hanka) wydana byla przez Witolda po šmierci ojca za kn. Wasila Fedkowicza Ostrogskiego. Przekonywamy się o tem z pіаciopolowej tarczy herbowej jej wnuka kn. Konstantego Iwanowicza 33 Widzimy tam w polu srodkowem herb Ostrogskich; w pierwszem polu Šw. Jerzy, jak go nosili Ostrogscy (herb ojca); w drugiem — Pogoň litewska, herb matki, która byla córka kn. Iwana Wladymirowicza Bielskiego i Wasilisy (Biełuchy) Holszaňskiej, siostry królowej Sonki (Wolff, Kniaziowie 4); tej ostatniej odpowiada herb w czwartem polu, jako babki macierzystej — Hippocentaurus z odmianą. W polu trzeciem pozostaje miejsce na herb babki ojczystej, czyli wlašnie ksiažnej Hanki. Widzimy tam dwugíowego orla pod trzema koronami herb Jamontowiczów.

Агафья, 1428 авг. 18, Витовт, выдавая ее за кня;зя Василия Федоровича Острожскаго, даетъ ей Новоставцы съ приселками — Илин, Босковцы, а также Коблинъ, Озлеевку и Ступно [Арх. Санг. I, 29: Грабвс. I. 162]: 1450 авг. 20, вдова, имела тяжбу с Иваном Калениковичем о Коринце, утверждая, что онъ принадлежит к Белогородцу, но дело это проиграла [Вольф. 345; сс. на Метр. Лит. кн. зап. 3, л. 31]; 1401 мая 2, в присутствии сына своего, князя Юрия Васильевича Острожского, подаренныя ей Витовтом деревни Новоставцы и Илин, записала дочери своей Аграфене, жене Ивана Гойцевича [Арх. Санг. I, 53].

М., кн. Василий Федорович Острожский (†1448/1450).

3/2. КН. МИХАИЛ [......] ЯМОНТОВИЧ

Батько князя Михайла Подберезького, Ямонт Тулунтович, був одним із найближчих сподвижників великого князя литовського Вітовта Кейстутовича. Доводився Острозьким близьким родичем: його небогу Ганну (Огрефину) Подберезьку було видано заміж за князя Василя († між 1446 і 1450). Умер, определённо, ранее 1443 года, когда его удел достался Бабичу.

В 1442—1450 гг. вдова князя Михаила вместе с сыном Юшкой хлопотала перед Казимиром IV Ягеллончиком о привилеях. Вдова его «княгиня Михалова» около 1442 года получила привилей на двор Раково в Минском повете. В 1445 году она получила подобный привилей на село в Тетерине, а в 1450 году вместе с сыном князем Яшком она получила привилей на село в Клецком повете. Этот последний привилей, после гибели его оригинала при пожаре, король подтвердил в 1464 году «княгине Михаловой и её сыну князю Яшку» 34. Владения возле Минска, Клецка (Клеческа) могли появиться у рода Ямонтовичей еще в тот период, когда были живы Ямонт Тулунтович и его сын Михаил. Среди них Тетерин относился к Мстиславскому княжеству 35. Следовательно, получение князем Михаилом села на его территории могло состояться лишь в тот период времени, когда оно было ликвидировано в правление литовского великого князя Сигизмунда Кейстутовича (т.е. в 1436/37-—1440 гг. 36) или, что более вероятно, при королевиче Казимире Ягеллончике (в 1444—1446 гг.), когда князь Семен занимал должность смоленского наместника.

Ямонтовичи не упоминаются в документах, связанных с деятельностью великого князя Свидригайло. Это косвенно указывает в пользу того, что князья Семен и Михаил могли быть сторонниками трокского и стародубского князя Сигизмунда Кейстутовича — участника «Великой войны».

П е ч а т к а князя Михайла Подберезького (дзеркальне відображення). Велике князівство Литовське, перша пол. XV ст. Мідний сплав; лиття, гравіювання. D – 23 мм. 3,5 г. Напис +МИХАИЛОВА ПЕЧАТЬА.
Зі збірки Музею Шереметьєвих, Київ (МЦ-1802).
За описом д‑ра істор. наук Oleg Odnorozhenko у: 1000 років української печатки: каталог виставки [...]. Київ, 2013. С.111.

Należałoby teraz się zastanowić nad stopniem spokrewnienia Michała i Siemiona Jamontowiczów. Teoretycznie mogli być braćmi, jednak nieobecność Michała obok Siemiona we wspomnianych traktatach, a także to, że wdowa po nim opiekowałasię niedorosłymi synami sama, skłania nas do poglądu, że Siemion był ojcem kniazia Michała, który ożenił się zapewne w latach dwudziestych–trzydziestych XV w. z niewymienioną z imienia kobietą, która mogła być, o czym niżej, spadkobierczynią Podberezia po kniaziach Druckich-Podbereskich. Jak zauważył J. Wolff, ojciec kniazia Juszka otrzymał nadanie od wielkiego księcia litewskiego Zygmunta Kiejstutowicza na sioło Bołhakowskie w Mścisławskiem, na co kniaź Juszko otrzymał potwierdzenie króla Kazimierza Jagiellończyka. 37 Wskazuje to nam, że kniaź Michał cieszył się zaufaniem wielkiego księcia litewskiego Z. Kiejstutowicza przynajmniej w czasie, gdy ten zapanował już nad północno-wschodnimi obszarami Wielkiego Księstwa Litewskiego.

W roku 1443 mamy wiadomość o przejęciu przez Babicza Mienszogo dóbr po kniaziu Michale Jamontowiczu 38. J. Wolf słusznie przypuszcza, że kniaź Michał nie dożył roku 1443, szczególnie w zestawieniu z wystąpieniem wdowy po kniaziu Michale Izjałowoj około roku 1442, która otrzymała przywilej na dwór Rakowo w Mińskiem. Musiał zatem umrzeć w lub nieco przed 1442 r. Ta sama księżna około roku 1447 otrzymała sioło w Teterynie, które przedtem dzierżył Wołczko, sługa pana Dowgirda 39.

Prawdopodobnie ta sama księżna wystąpiła w dniu 24 I 1451 r. z synem kniaziem Juszkiem (Jurijem) w sporze o sioło Mienszoje nad Ceprem w powiecie kleckim, będące w rękach Ignata Jurażycza 40. Już to, że sporne dobra znajdowały się w powiecie kleckim, gdzie protoplasta rodu kniaź Jamont dzierżył władzę namiestniczą już w 1398 r., wskazuje na trafność identy) kacji J. Wolffa.

Występowanie wdowy po kniaziu Michale wespół z synem Juszkiem (Jurijem) w 1451 r. pozwala się domyślać, że w momencie śmierci swego ojca był on jeszcze dzieckiem, a w roku swego pierwszego wystąpienia w źródłach był jeszcze stosunkowo młody. W kniaziu Michale raczej trzeba widzieć wnuka J. Tułuntowica.

Ponieważ nie znamy, oprócz Siemiona (Sieńka), innego syna kniazia Jamonta, teoretycznie to on mógłby być ojcem kniazia M. Jamontowicza. Tej sprawy jednak bez pojawienia się nowych źródeł nie rozstrzygniemy.

IV генерация

4/3. КН. ЯКОВ МИХАЙЛОВИЧ ЯМОНТОВИЧ

Вдова «княгиня Михалова» около 1442 года получила привилей на двор Раково в Минском повете, в 1445 году она получила подобный привилей на село в Тетерине, а в 1450 году вместе с сыном князем Яшком она получила привилей на село в Клецком повете. Этот последний привилей, после гибели его оригинала при пожаре, король подтвердил в 1464 году «княгине Михаловой и её сыну князю Яшку».

Kniaź Juszko z całą pewnością dożył 18 IX 1464 r., gdy wystąpił razem z matką, prosząc o odnowienie przywileju, który mu był „изгорел”. 41 Po tej dacie Juszko (Jurij) Jamuntowicz nie pojawił się w źródłach.

Тому же князю Яшку, король Казимир подтвердил пожалования великого князя Сигизмунда (вероятно, пожалования были даны его отцу) на село Больчановское в Мстиславском повете, данное ему и его брату («князю Ярку (Яшку) с братом»), с людьми.

Idąc za domysłem J. Wolff a, że wdowa po kniaziu M. Jamontowiczu miała oprócz kniazia Juszka (J. Wolff odczytuje go jako Jaszka lub Jarka) także drugiego, niewymienionego z imienia syna, którym obu Kazimierz Jagiellończyk nadał pewnych ludzi: „Князю Юрку з братомъ чоловекъ Миколай, а Можулис, а Юркгелис. Самъ великий княз” 42, dochodzimy do pytania o imię tego młodszego kniazia, jak również do innego, mianowicie: czy Siemion, ostatni z kniaziów Jamontowiczów, był synem kniazia Juszka, czy też owego, niewymienionego w dokumentach z imienia, jego brata. Mamy jednak wątpliwość co do tego, czy w 3 księdze Metryki Litewskiej właściwie odczytano imię starszego z kniaziów Jamontowiczów, gdyż właśnie świeżo opublikowany dokument sądowy marszałka Wielkiego księstwa Litewskiego Jakuba Rałowicza, który wydawcy kładą na lata 1455–1470, zawiera nowe informacje w tej sprawie. Dowiadujemy się, że pan Iwaszko Ilinicz prawował się z kniaziami Iwanem i Fiodorem Jamontowiczami o dobra Woroncewicze 43.

Czytamy tam m.in. „а пан Ивашько тежъ ся им оусего поступил оу Подберезьи толко собе село Возницъкое и съ пашнею а ставъ а садибу мелникоу какжо то при князи Ондреи было...”. Zagadkowy kniaź Andrzej, który posiadał przedtem Podberezie, był prawdopodobnie bliskim krewnym Iwana i Fiodora Jamontowiczów. Trudno rozstrzygnąć, czy starszy z synów Michała Jamontowicza miał na imię Iwan, czy Jurij.

5/3. КН. ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ЯМОНТОВИЧ ПОДБЕРЕЗСКИЙ (* ...., 1455/70, † ....)

Достоверно упоминается только один раз.

5/3. КН. ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ ЯМОНТОВИЧ ПОДБЕРЕЗСКИЙ (* ...., 1455/70, † 1455/1510)

Idąc za domysłem J. Wollfa, że wdowa po kniaziu M. Jamontowiczu miała oprócz kniazia Juszka (J. Wolff odczytuje go jako Jaszka lub Jarka) także drugiego, niewymienionego z imienia syna, którym obu Kazimierz Jagiellończyk nadał pewnych ludzi: „Князю Юрку з братомъ чоловекъ Миколай, а Можулис, а Юркгелис. Самъ великий княз” 44, dochodzimy do pytania o imię tego młodszego kniazia, jak również do innego, mianowicie: czy Siemion, ostatni z kniaziów Jamontowiczów, był synem kniazia Juszka, czy też owego, niewymienionego w dokumentach z imienia, jego brata. Mamy jednak wątpliwość co do tego, czy w 3 księdze Metryki Litewskiej właściwie odczytano imię starszego z kniaziów Jamontowiczów, gdyż właśnie świeżo opublikowany dokument sądowy marszałka Wielkiego księstwa Litewskiego Jakuba Rałowicza, który wydawcy kładą na lata 1455–1470, zawiera nowe informacje w tej sprawie. Dowiadujemy się, że pan Iwaszko Ilinicz prawował się z kniaziami Iwanem i Fiodorem Jamontowiczami o dobra Woroncewicze 45.

Czytamy tam m.in. „а пан Ивашько тежъ ся им оусего поступил оу Подберезьи толко собе село Возницъкое и съ пашнею а ставъ а садибу мелникоу какжо то при князи Ондреи было...” Zagadkowy kniaź Andrzej, który posiadał przedtem Podberezie, był prawdopodobnie bliskim krewnym Iwana i Fiodora Jamontowiczów. Trudno rozstrzygnąć, czy starszy z synów Michała Jamontowicza miał na imię Iwan, czy Jurij. W momencie wystawienia tego dokumentu sądowego bracia Jamontowicze pozostawali prawdopodobnie w niedziale majątkowym, co by wskazywało, iż żaden z nich nie był wówczas żonaty.

Малюнок .... Княгиня Софія Федоровая Ямонтовая Подберезька: Печатка від 1509 р. Прорис Однороженко О.

П е ч а т к а від 1509 р. княгині Софії Федорівні Ямонтовича Подберезької: В полі печатки орел. Напис по колу: + ПЄЧАТЬ • КНЄНИ СОѲИ; восьмикутна, розмір 20х20 мм.
Джерела: ANK, ZR, Pap. 18. 1509 р.

Z pomocą przychodzi nam też źródło dotąd nieznane, mianowicie testament księżnej Zofii Fiodorowica Jamontowicza Podbereskiej z 1510 r. Już to zdanie wprowadzające wnosi informację o imieniu owego zagadkowego brata kniazia Juszka – był nim mąż Zofii, kniaź Fiodor. To on był ojcem dwojga ostatnich znanych przedstawicieli Jamontowiczów Podbereskich: Siemiona i Julianny. Oni jako pierwsi występowali z nazwiskiem odmiejscowym od Podberezia leżącego na południe od Łukomli na Połocczyźnie. Ten terytorialny nabytek nie był chyba udziałem przodków w linii męskiej Siemiona, którego będziemy już zwać Fiodorowicem. Jest zatem możliwe, że dobra te wniosła w dom Jamontowiczów matka Fiodora, nieznana z imienia księżna Michałowa bądź dopiero Zofia Fiodorowa, która dysponowała za swego życia majątkiem podbereskim i z niego wydzieliła ludzi dla niewymienionej w testamencie z imienia swej córki. Była nią Julianna, która w momencie spisywania ostatniej woli swej matki nie była jeszcze żoną pana Jacka Sieńkowicza, gdyż jako świadek testamentu nie jest on nazwany jej zięciem.

W czasie spisywania testamentu kniażna Zofia a zadysponowała jedynie swoją bezpośrednio posiadaną czeladzią, której przywróciła wolność osobistą. Większość wśród ludzi wyzwolonych stanowiły kobiety.

∞, СОФИЯ ..... ..... .

V генерация

7/5. КН. СЕМЕН ФЕДОРОВИЧ ЯМОНТОВИЧ ПОДБЕРЕЗСКИЙ (1506, †1540)

от своего владения усадьбы Подбережье, именовался Подберезским. Князь Семен Ямонтович Подберезский получил привилеи: в 1506 году на 5 коп с мыта Смоленского, в 1507 году – на аренду «карча» Борисовского сроком на один год. В 1512 году он оскорбил князя Багриновского, назвав его предателем. В 1522 году князь Семен Ямонтович Подбереский уже упоминается как «державца Керновский» и получил привилей на пожизненное управление Керновым. В том же году князь Семен Ямонтович Подбереский державца Керновский усыновил Ольбрахта Гаштольда воеводу Виленского и завещал ему после своей смерти усадьбы Плешичи и Басю, кроме сел Козловичи и Хоминичи, которые он завещал церкви. В том же году Гаштольд получил королевское подтверждение на эти владения. Однако, это дарение, очевидно, так и не стало окончательным, так как упомянутые имения остались во владении князя Семёна. В 1526 году князь Семен Ямонтович Подбереский получил привилей на волости Озерище и Усвят в Витебском повете, с обязательством выплаты в казну дани деньгами и мехом бобра и куницы.

Печатка Семена Ямонтовича Підберезького 1536 р.

Żonaty z pierwszą swą małżonką księżniczką Wasylówną Sokolińską, i mieszkał osobno. Jak wiadomo ze skargi jego byłych szwagrów, ich siostrę za kniazia Siemiona wydał ich ojciec, który nie mając pieniędzy na jej posag, przekazał tymczasowo w zamian za 60 kop groszy majętność w Kriwinie w Połockiem. Kniaź Wasyl Sokoliński jako żyjący pojawił się w 1508 i w 1511 r. 46. Po 22 VII 1511 r. nie wystąpił już w źródłach jako żyjący. Małżeństwo Siemiona z księżniczką Sokolińską musiało nastąpić jeszcze przed śmiercią jego matki. Nie mamy wszakże pewności, czy owe 60 kop groszy litewskich było wartością całego posagu pierwszej żony S. Jamontowicza, czy tylko brakującą jego częścią. Mimo wszystko świadczy to jednak o stosunkowo niskim statusie materialnym zarówno kniaziów Sokolińskich, jak i kniazia S. Podbereskiego w momencie startu w dorosłe życie. Kniaź S. Jamontowicz owdowiał niewątpliwie po 10 VIII 1527 r. 47, kiedy jego pierwsza żona została bezimiennie wspomniana jako jeszcze żyjąca, a przed 2 XI 1530 r., gdy toczyć się zaczął spór o majątek po niej 48. Mimo dość długiego trwania pierwszego małżeństwa kniazia S. Jamontowicza nie pozostało z niego żadnego potomstwa. Nie znaczy to, że para ta była bezpłodna – czasem bywało, że takie potomstwo z różnych przyczyn nie dożywało wieku dorosłego.

We wznowionej sprawie o dwór Kriwino ze swymi szwagrami Wasylem i Iwanem Sokolińskimi kniaź S. Podbereski dowiódł, że jego zmarła żona za pożyczone sobie 80 kop groszy dała mu w zastaw na 5 lat wspomniany dwór, a do końca ważności tego zapisu pozostało wówczas jeszcze 3 i pół roku. Z tej informacji słusznie J. Wolff wysnuł niosek, że pierwsza żona S. Jamontowicza Podbereskiego zmarła w 1529 r., ściślej mówiąc: zapewne w pierwszym kwartale tegoż roku. Do ponownego ożenku kniazia Siemiona doszło dopiero w 4 lata po śmierci księżniczki D. Sokolińskiej. Drugą jego żoną została Fiedia, córka kniazia Bohdana Żesławskiego, wnosząc w posagu 100 kop groszy litewskich, które ostatni z męskich przedstawicieli Jamontowiczów zabezpieczył 20 XI 1533 r., przydając drugie tyle na 1/3 swoich dóbr ojczystych: Podbereziu, Basei i innych 49.

Również z drugą żoną kniaź Siemion nie doczekał się potomstwa. Dopełniając wiadomości o kniaziu S. Jamontowiczu, należy nadmienić, że po raz pierwszy pojawił się on w źródłach jako odbiorca przywileju na 5 kop groszy z myta smoleńskiego oraz drugich 5 kop z karczem smoleńskich, wydanego pod datą 22–31 XII 1506 r 50.

Z następnego przywileju datowanego 18 VIII 1507 r. na roczne dzierżenie karczmy w Borysowie możemy wnioskować, że kniaź Siemion był sługą wojewody wileńskiego Mikołaja Radziwiłła 51. Zaznaczono tam, że była to rekompensata za straty spowodowane napadem Tatarów na jego dobra. Przywilej królewski z 8 II 1509 r. dla kniazia S. Podbereskiego i kniazia W. Sokolińskiego na pobór po 20 kop groszy z kar sądowych drohickich świadczy o tym, że co najmniej od tego czasu łączył tych kniaziów stosunek powinowactwa 52. To sprowadzało również konflikty, ponieważ w sierpniu 1510 r. stanęła sprawa o naganę czci ze strony ostatniego potomka męskiego kniaziów Jamontowiczów, który pozwał przed sąd królewski kniazia Wasyla Bahrynowskiego (Odyncewicza) o to, że ten nazwał go zdrajcą, zapewne w związku z niedawną sprawą zdrady kniazia Michała Glińskiego na rzecz Moskwy 53. Widocznie kniaź Jamontowicz odzyskał zaufanie królewskie, gdyż 18 IX 1516 r. spotykamy go jako namiestnika kiernowskiego 54. Była to intratna dzierżawa, a kniaź Siemion był zapobiegliwy i uciskał poddanych ponad miarę, w związku z czym 20 XI 1533 r. król odebrał mu tę dzierżawę i przekazał królowej Boni 55. Siłę bojową, czyli obowiązek wojenny kniazia Jamontowicza w 1528 r. szacowano na 19 koni, a z zastawnego majątku Krywińskiego 5 koni 56.

W dniu 19 IX 1534 r. potencjał kniazia Siemiona Fiodorowicza Jamontowicza oszacowano na 10 koni 57 . Może to zubożenie było efektem odebrania mu namiestnictwa kiernowskiego. S. Jamontowicz zmarł około roku 1540, choć o nim jako zmarłym mamy pierwszą wiadomość dopiero 22 II 1541 r. 58. Z tego listu króla Zygmunta I dowiadujemy się, że wdowa po kniaziu Siemionie, Fedia Zasławska, zamierzała wyjść powtórnie za mąż za kniazia Andrzeja Odyncewicza. Takie plany powtórnych małżeństw wdów objawiane bywały w jakiś czas po śmierci ich poprzednich mężów, by ewentualne potomstwo, które mogło przyjść na świat, przypisane było właściwemu ojcu.

Женат он был на княжне Доминде (Семёновне) Соколинской, в приданное за которой он получил удел в Кривине и о правах на который он вёл в 1527 году судебную тяжбу со своими «швагерами» (родственники жены) – князьями Соколинскими. По этой тяжбе, в 1527 году король писал «наместнику Керновскому князю Семену Ямонтовичу Подберескому»: «что покойная мать князей Соколинских, отписала своим сыновьям усадьбу своей матери Кривино, что им подтвердил их отец, когда давал приданное дочери; однако, выдавая дочь замуж и не имея наличных денег, отдал тебе Кривино, записав на нём 60 коп грошей лиовских, с правом временного владения им, до той поры, пока его сыновья не возместят тебе этой суммы, а ныне они тебе эту сумму возвращают, а ты её принять не хочешь» и король послал специально дворянина для вручения Подберескому указанной суммы и возвращения Кривина князьям Соколинским. Из той же тяжбы об усадьбе Кривино, возобновлённой в 1530 году, между «князем Семеном Ямонтовичем Подбереским державцем Керновским» и князьями Андреем Соколинским, Юрием Тимофеевичем Мосальским, Тимофеем Юрьевичем и Михаилом Васильевичем (Соколинскими), оказалось, что эта усадьба была отписана князю Семену завещанием его покойной жены княгини Домниды на 5 лет, вплоть до возврата, взятой взаймы суммы в 80 коп грошей литовских; до истечения пятилетнего срока не хватает ещё трёх с половиной лет (так как Домнида умерла в 1529 году); вследствие этого суд оставил князя Семена в правах владения Кривином вплоть до истечения указанного срока, затем после получения 80 коп, он обязан возвратить усадьбу упомянутым князьям. В 1533 году князь женится вторично на княжне Федии дочери князя Богдана Жеславского и княгини Аграфены, которая принесла ему в приданное 500 коп грошей литовских, «князь Семен Ямонтович Подбереский державца Керновский» обеспечил ещё такую же сумму одной третью своих усадеб на Подбережье, Басее и других; свидетелями этого акта были князь Фёдор Жеславский и четыре князя Друцких.

Князь умер, не позднее 1540 года, не оставив потомства. Своё имущества он завещал вдове и сестре. Семен Подберезский умер в 1540 г. После него осталась вдова – Федора (Федя) Богдановна, урожденная княжна Жеславская. Детей у них не было. Через несколько месяцев после смерти Семена Ямонтовича Федя во второй раз вышла замуж – за князя Андрея Одинцевича, сына неоднократно упоминавшегося выше Семена Одинцевича. Имения своего первого мужа она оставила за собой.

В марте 1541 г. Ульяна вместе с сыновьями обратилась в суд панов-рады. Она заявила, что княгиня Федя Богдановна незаконно удерживает имения ее брата и что эти имения по закону должны перейти к ней как к ближайшей родственнице покойного 59. В жизни Ульяны произошел поразительный поворот. Из жертвы она неожиданно превратилась в хищницу. Причем действовала она по отношению к своей невестке очень жестко – так же, как в свое время действовали родственники по отношению к ней.

Очевидно, Ульяне было прекрасно известно то, что действовавший на тот момент Первый Статут Великого княжества Литовского предусматривал всего две возможности обеспечить материальное положение бездетной вдовы. Согласно первой, женщина оставалась с тем имуществом, которое ей записал муж в качестве вена. Остальные имения она должна была вернуть родственникам покойного супруга. В соответствии со второй возможностью, бездетная вдова могла «сидеть» лишь на третьей части имений покойного мужа, если он ничего не записал ей «в вене». Остальные две трети земель она обязана была вернуть ближайшей родне супруга. В случае же нового замужества она должна была отдать родственникам покойного мужа и оставшуюся треть. Перечисленные положения четко прописаны в статьях 2 и 5 четвертого раздела Статута 1529 года. По закону, у бездетной вдовы не было практически никаких шансов сохранить за собой все имения умершего мужа. В лучшем случае, она могла претендовать лишь на их треть – согласно дополнительной статье Первого Статута, вено также было ограничено третьей частью имений мужа.

По-настоящему впечатляет та оперативность и та методичность, с которой действовала Ульяна. Брак между Федей Богдановной и Андреем Одинцевичем был заключен 2 января 1541 г. в местечке Басея недалеко от Орши. В течение каких-то нескольких недель Ульяна обратилась в суд, и уже 22 февраля была оформлена королевская судебная повестка на имя Феди Богдановны. Кстати, это была уже вторая такая повестка – первая была подписана еще раньше. 16 марта Ульяна вместе с сыновьями явилась на судебное заседание панов-рады, однако суд не состоялсяиз-за того, что Федя сказалась больной. В соответствии с законом, суд был перенесен на более поздний срок. Ульяна оставила свою повестку в суде с тем, чтобы ее копия была внесена в судебные книги. Однако в скором времени слуга княгини Феди Богдановны забрал оттуда этот документ. При этом Федя утверждала, что она об этом ничего не знает, а ее слуга мог действовать якобы по собственной инициативе. Тогда 19 марта Ульяна направила в суд своего сына Григория, который и изложил там все эти события. Федя Богдановна была вынуждена передать в суд свою повестку, копия которой в результате и была внесена в судебные книги.

Кроме того, Ульяна успела позаботиться о безопасности священника, который венчал Федору Подберезскую и Андрея Одинцевича. Дело в том, что молодожены, заинтересованные в том, чтобы их брак оставался тайным, стали угрожать священнику. Тогда тот обратился за помощью к Ульяне и получил от нее эту помощь: некоторое время он скрывался при дворе игуменьи, среди ее челяди. По настоянию Ульяны и полоцкого владыки Симеона священник явился в суд и поведал всю эту неприятную историю. По всей видимости, Ульяна получила информацию о втором браке своей бывшей невестки именно от него. По настоянию Ульяны суд назначил большой штраф (заруку), которым будут наказаны Федора и Андрей Одинцевичи в случае, если они продолжат преследовать священника. 60

Среди всего прочего, обращает на себя внимание то, что Ульяна действовала юридически очень грамотно. Все ее шаги и все требования строго соответствовали законодательству и всегда были подкреплены документами. Многочисленные судебные разбирательства сделали из Ульяны опытного знатока действующих законов, и она умело пользовалась своими правами. Бросается в глаза и то обстоятельство, что в судебных делах Ульяна никогда не выступала как ответчица, а только как истица. В смелости, решительности и инициативности ей никак нельзя отказать.

Жалоба Ульяны и ее сыновей на бывшую невестку была рассмотрена на судебном заседании панов-рады 25 июня 1541 г. Истцы предъявила Федоре Богдановне претензии на все имения ее покойного мужа, а также на его движимую собственность. Ульяна и ее сыновья имели на это полное право. Однако неожиданно дело приняло крайне нежелательный для Ульяны оборот. Федя предъявила суду «веновный лист» своего первого мужа, датированный еще 20 ноября 1533 г. Этим документом Семен Подберезский отписал жене третью часть всех своих имений, «ничого на себе ани на жадных близких моих не оставляючи». Князь оценил эту третью часть в тысячу коп грошей – очень большие по тем временам деньги. В эту сумму он включил и приданое, которое получил за Федорой – пятьсот коп. В вено Феди вошли достаточно большие и богатые имения, среди которых были, в частности, села Подберезье и Басея, а также часть князя Семена в Друцке. Любопытно, что в веновном листе было специально оговорено, что Федора, в случае смерти Семена, сможет пойти с этими имениями замуж. Ульяна пыталась оспорить сумму, однако судьи признали, что грамота Семена Ямонтовича составлена в соответствии с законом. Таким образом, они признали за Федей право на третью часть имений покойного мужа или на их выкуп у вдовы ближайшими родственниками князя за сумму, указанную в его веновном листе. Судьи вынесли решение провести через четыре недели раздел имений Семена Подберезского, по которому Ульяне и ее сыновьям должны быть выделены две трети имений, а Федоре – одна треть.

Ульяна не стала оспаривать это решение, однако выразила намерение выкупить часть Федоры – как и было предусмотрено, за тысячу коп грошей. 61 К сожалению, мы в точности не знаем, был ли произведен раздел или были заплачены деньги. Однако, судя по тому, что Подберезье в дальнейшем оказалась в руках детей Ульяны, мать и сыновья все-таки выкупили свою «отчину и дедину».

Ж. 1: КНЖ. ДОМНИДА ДРУЦКАЯ-СОКОЛИНСКАЯ. 62

Ж. 2: КНЖ. ФЕДОРА (ФЕДЯ) БОГДАНОВНА ЖЕСЛАВСКАЯ. Детей у них не было.

С ф р а г и с т и ч н і п а м «я т к и:
Іл. Семен Ямонтович, князь Підберезький (до 1506 – 1540): Печатка 1536 р.: в полі печатки німецький щит, на якому орел вліво; згори напис: СЕМ. восьмикутна, розмір 20х15 мм. Джерело: НГАБ, ф.694 (Фонд князів Радзивилів), оп. 4, спр. 1776, арк. 222
Публікації: 1) Monumenta Rutheniae Heraldica.- Volumen IІ. Однороженко О.А. Руські королівські, господарські та князівськіпечатки ХІІІ – ХVІ ст.- Харків, 2009.- 320 с. – с. 76, 231; 2) Цітоў А. Пячаткі старажытнай Беларусі.- Мінск, 1993.- С.41; мал. 1536 р.

8/5. КНЖ. УЛЯНА ФЕДОРОВА ЯМОНТОВИЧ ПОДБЕРЕЗСКАЯ (*1480‑е)

Впервые она упоминается (правда, без указания имени) в духовной грамоте своей
матери, княгини Софьи, которая датирована 20 октября 1509 г.

Первым мужем Ульяны Подберезской был Михаил Сенькович – представитель старого полоцкого боярского рода Сеньковичей-Радковичей. Вполне возможно, что основателем рода был тот самый боярин Андрея Полоцкого Радко (Radeke), который погиб во время похода на Дунабург в 1375 году. Герман Вартберг в своей хронике называет его не иначе как «великий боярин из Полоцка» (de Plotzko magnus satrapa) и «начальник короля» (precessor regis) 63. В любом случае, в XV веке Сеньковичи-Радковичи занимали очень высокое положение в среде полоцкого боярства-шляхты. Так, Сенько Радкович был представителем полоцких бояр на переговорах о заключении торгового договора между Полоцком и Ригой в 1478 году 64. Михаил Сенькович в последний раз упоминается в документах конца 1510 – начала 1511 г. 65. По всей видимости, в скором времени он умер. Смерть Михаила оставила Ульяну вдовой, детей у них не было.

Через какое-то время Ульяна вышла замуж во второй раз – за Яцко Сеньковича, младшего брата своего первого мужа. В этом браке у них родилось трое сыновей: Григорий, Иван и Семен. Однако вскоре неожиданно выяснилось, что второй брак Ульяны был заключен с нарушением церковного права. В соответствии с его канонами, женщина не могла выйти замуж за брата своего умершего мужа 66. Священник совершил ошибку, обвенчав Ульяну и Яцко Сеньковича. Эта ошибка имела для их семьи фатальные последствия. Узнав об обстоятельствах заключения брака, митрополит Иосиф II Солтан (1507–1521/1522) расторг его. Однако, согласно решению митрополита, дети были признаны законными, поскольку их родители были обвенчаны. Кроме того, в судебном решении митрополита было особо подчеркнуто, что сыновья сохраняют все права на движимое и недвижимое имущество своего отца: «къ именьямъ и статком Яцковымъ не маеть нихто ближъшыи быти, толко они». Этот пункт имел принципиально важное значение, поскольку, согласно нормам семейного церковного права, дети, рожденные в запрещенном браке, лишались права наследовать имения своего отца и носить отцовскую фамилию 67.

Одновременно племянники Яцко Сеньковича – Яцко Богданович и Андрей и Григорий Ивашковичи, – письменно признали детей Ульяны и Яцко Сеньковича своими законными братьями (двоюродными). Соответственно, они признали за Григорием, Иваном и Семеном Яцковичами также преимущественные права на имения отца. Яцко Сенькович обратился к великому князю литовскому и королю польскому Сигизмунду I Старому с просьбой подтвердить решения митрополита и племянников относительно его сыновей. Своим привилеем от 30 октября 1518 г. монарх признал эти решения законными 68.

Прошло три с половиной года, и ситуация неожиданно изменилась. Вероятнее всего, непосредственным поводом к новому повороту дела стала смерть Яцко Сеньковича – по крайней мере, в приведенном ниже документе от 27 июня 1522 г. он уже назван покойным. Воспользовавшись моментом, в игру вступили другие его родственники. Это были племянник и племянница покойного боярина: сын его сестры господарский дворянин князь Семен Одинцевич и дочь брата Юхна (Олюхна) Ивашковна. Они заявили, что сыновья Яцко Сеньковича «невенъчальные, неправые», и потому якобы именно они, племянники, «к тым именьямъ ближние Яцка Сеньковича, нижли дети». Она обратилась к монарху с просьбой подтвердить прежнее свое решение. Сигизмунд Старый поручил рассмотрение дела новому митрополиту Иосифу III (1521/1522–1534). Иосиф, очевидно, был очень хорошо знаком с ситуацией, поскольку происходил из полоцкого боярства и до занятия митрополичьей кафедры был полоцким архиепископом. Решение Иосифа III полностью повторяло решение его предшественника – законность детей Ульяны была признана, а права на отцовское наследство закреплены за ними одними. Привилеем от 27 июня 1522 г. Сигизмунд еще раз подтвердил свое решение и решения обоих митрополитов. К тому моменту один из сыновей Ульяны, Семен, очевидно, уже умер, а королевская грамота была адресована двум другим ее сыновьям – Григорию и Ивану Яцковичам 69.

Однако даже повторное королевское решение не положило конец злосчастьям Ульяны. В мае 1525 г. Сигизмунд был вынужден снова обратиться к проблемам вдовы. Ульяна подала сразу несколько жалоб на разных лиц. Прежде всего, у нее явно не сложились отношения с полоцким воеводой – Петром Кишкой. В свое время Яцко Сенькович, второй муж Ульяны, выслужил «на вечность» село Могильное в Полоцком повете. Супруги долгое время беспрепятственно владели этим имением.

Однако после смерти Яцко ситуация осложнилась. Местные крестьяне обратились к полоцкому воеводе П. Кишке и заявили, что великий князь и король якобы изменил свое решение, отнял Могильное у Ульяны и вернул его в число государственных владений. Не проверив этой информации, Кишка отнял Могильное у Ульяны. Свою вторую жалобу вдова подала на Семена Одинцевича, который не оставлял попыток поживиться за счет Ульяны и ее несовершеннолетних детей, своих двоюродных братьев. Сыновья Подберезской владели селом Семеновским, которое было купленым имением. Воевода П. Кишка – очевидно, с подачи Одинцевича – отнял Семеновское вместе с купчими грамотами на него у несовершеннолетних владельцев и передал Одинцевичу. Причем воевода даже провел процедуру «ввязания» Одинцевича во владение имением, что делало его законным собственником. И, наконец, Ульяна обратилась к королю с более общей просьбой защитить права собственности ее детей. Вдова пожаловалась, что некоторые соседи пытаются отнять имения ее сыновей. Но поскольку сыновья еще малы и в силу этого не могут самостоятельно вести судебные дела, соседи подают в суд на нее и пытаются «под нею» отсудить земли ее детей. Она же «не мает(ь) моцы именеи и людеи и земль детеи своих никому протягивати» – то есть не имеет права вести судебные дела относительно имений своих сыновей, поскольку это может привести к утрате их собственности. В связи с этим Ульяна просила короля избавить ее от вызовов в любые суды по поводу имений ее детей до тех пор, пока эти дети не достигнут совершеннолетия. Позиция вдовы состояла в том, что она не имеет права и не желает вести судебные дела об имениях своих сыновей, поскольку эти имения являются для нее фактически чужими.

По всем вопросам Сигизмунд Старый стал на сторону Ульяны 70. Он приказал Кишке вернуть ей село Могильное и предписал ему больше не посылать туда своих урядников ни по какому поводу. Королевское решение о селе Семеновском было еще более жестким. Семен Одинцевич должен был вернуть вдове собственность и документы, а если он откажется это сделать, то великокняжеский урядник получил право отнять у него все это даже силой. Монарх издал документ, по которому Ульяна освобождалась от вызовов в любые суды по поводу имений сыновей до тех пор, пока те «летъ своих доростуть». И тогда они уже сами смогут выступать в качестве ответчиков по имущественным искам, если таковые будут поданы.

Наконец, король назначил Ульяне опекуна – витебского воеводу Ивана Богдановича Сопегу, «абы не дал никому безъправне еи кривдъ чинити». Выбор опекуна был обусловлен, очевидно, географическим фактором. Отношения Ульяны с полоцким воеводой Петром Кишкой были напряженными, поэтому ее опекуном стал глава соседнего витебского региона. Правда, этот выбор оказался не слишком удачным: И. Б. Сопега остро конфликтовал с влиятельной и мстительной королевой Боной 71. В 1529 г. она добилась отрешения его от должности витебского воеводы, а позже – и от всех остальных важнейших должностей.

Прошло еще три года с небольшим, и Ульяне снова пришлось обращаться в высшие судебные инстанции. Вдова воспользовалась тем, что весной 1528 года, после долгого пребывания в Польше, Сигизмунд Старый приехал в Великое княжество Литовское, и обратилась к нему.за помощью. В июле она просила господаря еще раз подтвердить ей и ее детям имущественные права на некоторые земли – имения Погост и Могильное. За время вдовства Ульяны Погост опустел, и полоцкий воевода П. Кишка передал его путному слуге Кузьме Смольнянину. А Могильное, как оказалось, Кишка так и не вернул Ульяне. И это несмотря на то, что в 1525 г. Сигизмунд принял соответствующее решение, и господарский дворянин даже «ввязал» вдову во владение этим имением.

В результате, Сигизмунд приказал вернуть оба владения Ульяне и ее сыновьям 72. Но гораздо более серьезным испытанием стал для Ульяны суд господаря и панов-рады Великого княжества Литовского, который заседал в Вильно 3 ноября 1528 года. Женщина снова обратилась к Сигизмунду за правосудием. Особую значимость и широкую известность придавало делу то обстоятельство, что именно в это время в Вильно проходил общегосударственный сейм. В столицу съехались виднейшие представители знати со всех концов огромной страны. Ульяна выбрала для своей жалобы не слишком значительный, на первый взгляд, повод. Она обвинила Семена Одинцевича в том, что тот отнял у нее и ее детей имение Семеновское (как выясняется, и в этом случае королевское решение 1525 г. не возымело действия). Однако все понимали, что реальный масштаб и реальное значение дела будут иными. Действительно, на суде ответчик традиционно заявил о том, что Ульяна и ее дети не имеют права не только на это имение, но и на всю остальную собственность Яцко Сеньковича. В качестве аргумента из уст Семена снова прозвучало утверждение о том, что дети Яцко и Ульяны – незаконные. Ульяне опять пришлось рассказывать в суде всю свою историю. Можно себе представить, каким было психологическое состояние женщины и что она чувствовала в те минуты. Но Ульяна явно не упала духом и упорно боролась. Среди прочего, она пригласила на заседание одного из племянников своего бывшего мужа. Андрей Ивашкович Сенькович подтвердил, что признает Григория и Ивана законными детьми Яцко Сеньковича, «приймуючы их собе за братью». На суде также выяснилось, что Григорий и Иван Яцковичи посылали в Константинополь к патриарху с тем, чтобы он рассмотрел их непростое дело. По всей видимости, это обращение Яцковичей было направлено в Царьград при активном участии или даже по инициативе Ульяны. Из многочисленных судебных дел следует, что мать имела сильнейшее влияние на сыновей. Даже тогда, когда Григорий и Иван были уже вполне взрослыми, они по-прежнему выступали в судах вместе с матерью как один субъект правовых отношений. А во второй половине 1520‑х годов они были совсем еще юными. Патриарх Иеремия I (1522–1545) подтвердил прежние решения митрополитов и короля. Он издал и собственную грамоту, в которой констатировалось, что Григорий и Иван «мають правыми дедичми и отчычами къ именьямъ и статком и спадком отца своего Яцковым быти». Ульяна предъявила суду и этот документ. Семен Одинцевич заявил о намерении оспаривать решение патриарха.

Однако мнение высокого суда было однозначным. Господарь и паны-рада оставили в силе все прежние постановления как светских, так и духовных властей: «намъ нельзе таковых судовъ переставъляти…». Григорий и Иван еще раз были признаны законными детьми Яцко Сеньковича и получили полное право на отцовские имения – они и их потомки. Что же касается Семена Одинцевича и других их родственников, то им было строго запрещено обращаться в любые судебные инстанции, в том числе и в Константинополь. Король и рада «велили … имъ в том вечное молчанье мети, и дати и[м] в томъ покой» 73.

Тем не менее, отдаленные отголоски этого громкого дела были еще долго слышны. Так, например, имели свое продолжение имущественные тяжбы Ульяны. Она вела эти тяжбы против разных лиц уже совместно со своими сыновьями. И им довелось потратить еще немало времени и сил для того, чтобы закрепить за собой право собственности.на имения мужа и отца – Яцко Сеньковича. Не откладывая дело в долгий ящик, уже 2 марта 1529 г. Ульяна и ее дети обратились к Сигизмунду с просьбой подтвердить им права на «отчызну» рода Сеньковичей, село Погост. Король удовлетворил эту просьбу – Погост был подтвержден Ульяне и ее сыновьям «на вечность». На этот раз просьбу Ульяны подкрепил своим ходатайством воевода Петр Кишка 74. Однак у Ульяны и ее детей оставалось к нему еще много претензий. В марте 1534 г. они вновь подали Сигизмунду жалобу на притеснения со стороны П. Кишки, который на тот момент был уже трокским каштеляном и жемайтским старостой. За время своего полоцкого воеводства Кишка купил в Полоцкой земле немало крупных имений. На этот раз Ульяна жаловалась на Кишку в связи с тем, что он якобы незаконно отнял у нее имения Селедцово и Освею и присоединил к своим землям. Согласно поданной жалобе, вельможа ей также «шкоды и грабежы великие почынилъ». Однако, король отложил рассмотрение дела, поскольку был в то время занят «великими а пильными справами» – шла подготовка к войне с Москвой 75. Сложно сказать, насколько обоснованными были эти претензии Ульяны, но Кишка владел Освеей еще по крайней мере с 1530 г., когда получил от Сигизмунда право основать здесь местечко. Возможно, конфликт и был связан с изданием этого королевского привилея: местечки имели статус особого поселения и в силу этого могли быть конкурентами соседним селам. Не исключено также, что возник спор о границах владений.

В июне 1537 г. она провела разграничение своих имений Обольцы, Дохнары и Пресеменец в центральной части Полоцкого воеводства с владениями соседей – Михаила Стрежа и Саввы Бернищева 76.

Вообще же нужно отметить, что Ульяна и ее дети располагали довольно большими земельными владениями. Так, согласно «попису земскому» 1528 г., «пани Михаиловая Сенковича» была обязана выставлять в войско 14 всадников 77. В силу этого ее можно отнести к числу самых значительных землевладельцев Полоцкой земли. Из них только один человек выставлял 33 всадника, тогда как все остальные – не более чем по 19. В дальнейшем же земельная собственность Ульяны и ее сыновей еще более увеличилась.

В конце 30‑х годов немолодая уже Ульяна решила уйти в монастырь. Известительная королевская грамота, датированная 29 апреля 1539 г., сообщает о том, что должность игуменьи известнейшего полоцкого Спасо-Преображенского женского монастыря получила местная боярыня Михайловая Сеньковича. В документе отмечено также, что за Ульяну просили полоцкий воевода Ян Глебович, полоцкий православный архиепископ Симеон и местные бояре 78. Очевидно, что Ульяна пользовалась немалым авторитетом в этой среде. Она была хорошо известна и в придворных кругах – и это, несомненно, также помогло получить ей этот очень почетный «хлеб духовный». Правда, не совсем понятно, постриглась ли Ульяна к тому моменту в монашество. В дальнейшем она по-прежнему нередко выступала в документах как «полоцкая боярыня пани Михайловая Сеньковича». Это может означать, что еще, по крайней мере, некоторое время Ульяна была светским лицом.

В марте 1541 г. Ульяна вместе с сыновьями обратилась в суд панов-рады. Она заявила, что княгиня Федя Богдановна незаконно удерживает имения ее брата и что эти имения по закону должны перейти к ней как к ближайшей родственнице покойного 79. В жизни Ульяны произошел поразительный поворот. Из жертвы она неожиданно превратилась в хищницу. Причем действовала она по отношению к своей невестке очень жестко – так же, как в свое время действовали родственники по отношению к ней.

По-настоящему впечатляет та оперативность и та методичность, с которой действовала Ульяна. Брак между Федей Богдановной и Андреем Одинцевичем был заключен 2 января 1541 г. в местечке Басея недалеко от Орши. В течение каких-то нескольких недель Ульяна обратилась в суд, и уже 22 февраля была оформлена королевская судебная повестка на имя Феди Богдановны. Кстати, это была уже вторая такая повестка – первая была подписана еще раньше. 16 марта Ульяна вместе с сыновьями явилась на судебное заседание панов-рады, однако суд не состоялся из-за того, что Федя сказалась больной. В соответствии с законом, суд был перенесен на более поздний срок. Ульяна оставила свою повестку в суде с тем, чтобы ее копия была внесена в судебные книги. Однако в скором времени слуга княгини Феди Богдановны забрал оттуда этот документ. При этом Федя утверждала, что она об этом ничего не знает, а ее слуга мог действовать якобы по собственной инициативе. Тогда 19 марта Ульяна направила в суд своего сына Григория, который и изложил там все эти события. Федя Богдановна была вынуждена передать в суд свою повестку, копия которой в результате и была внесена в судебные книги.

Ульяна не стала оспаривать это решение, однако выразила намерение выкупить часть Федоры – как и было предусмотрено, за тысячу коп грошей 81. К сожалению, мы в точности не знаем, был ли произведен раздел или были заплачены деньги. Однако, судя по тому, что Подберезье в дальнейшем оказалась в руках детей Ульяны, мать и сыновья все-таки выкупили свою «отчину и дедину».

5 мая 1542 г. Ульяна передала все свои имения сыновьям, отказавшись от наследственных прав на них. В свою очередь, Григорий и Иван Яцковичи отдали матери несколько сел в пожизненное владение. Это были, в частности, села Дохнары, Обольцы и Пресеменец в Полоцкой земле. Интересно, что в соответствующем документе Григорий и Иван Яцковичи выступают уже с фамилией Подберезские 82. Таким образом, Подберезье на тот момент уже несомненно находилось в их руках. С другой стороны, приняв фамилию от дедовского княжеского имения, сыновья Ульяны тем самым стремились подчеркнуть свое происхождение от старинного княжеского рода, укрепить престиж своей семьи. Но, разумеется, на княжеский титул они претендовать уже не могли. 9 июля 1542 г. братья разделили между собой доставшиеся от матери имения 83. Однако вскоре отношения между Григорием и Иваном испортились. В 1547 г. они уже судились за имения Басею и Козечицы 84.

Спасо-Преображенский монастырь, настоятельницей которого в 1539 г. стала Ульяна, был одним из древнейших и, пожалуй, самым известным полоцким монастырем. В первой половине XVI века обитель процветала. В 1552 г. была проведена большая ревизия Полоцкого повета. Были описаны также церковные земли, и среди них – «манастыр Светого Спаса, который заведаеть игуменья полоцъкая инока Ульяна» 85. На тот момент монастырь владел многочисленными селами в Полоцкой земле, в которых жило 299 «дымов» крестьян. Все остальные полоцкие обители по этому показателю сильно уступали Спасскому монастырю.

К сожалению, мы очень мало знаем о деятельности Ульяны в качестве спасской игуменьи и не можем сказать, какой вклад она внесла в благосостояние монастыря. Однако Ульяна наверняка поддерживала монастырь из своих личных средств. Например, среди владений Спасского монастыря в 1552 г. значится село «на Оболи». Село с таким названием (Обольцы) было и среди личных имений Ульяны. Кроме, того точно известно, что Ульяна делала вклады в другие монастыри.

Так, она записала еще одному полоцкому монастырю – Михайловскому Городецкому – трех человек с землями в своем селе «на Оболи» 86. Вряд ли, делая вклады в другие монастыри, она обошла бы свой собственный. В то время Ульяне было уже немало лет, жизнь ее близилась к закату. Сан спасской игуменьи был очень привлекательным «хлебом духовным», и претендентки на него определились еще при жизни Ульяны.

Сначала это была вдова господарского дворянина Тиши Быковского полоцкая боярыня Федя Галенчанка. Она обратилась к великому князю и королю Сигизмунду ІІ Августу с сообщением о том, что игуменья Ульяна «вжо естъ в старости летъ своихъ и въ немалой форобе», и с просьбой пожаловать ей должность спасской игуменьи после смерти Ульяны. 8 июля 1551 г. Сигизмунд Август издал соответствующий привилей 87. Однако претендентка умерла, так и не дождавшись своей очереди. Тем не менее, очень скоро появилась новая кандидатура. Королевский дворянин Михаил Мышка бил челом Сигизмунду Августу, чтобы эта должность была передана его матери Анне Хребтовне – снова-таки, после смерти Ульяны. И на этот раз господарь удовлетворил поданную просьбу: 18 января 1554 г. Анна Хребтовна получила желаемый привилей 88.

Ульяна завершала свои последние земные дела. 23 июня 1555 г. она отписала свои имения Дохнары, Обольцы и Пресеменец «в вечное владение» сыну Ивану Яцковичу. В пересказе этого акта отмечено, что игуменья подписала соответствующий документ перед смертью («przed swoim z tego swiata zeysciem») 89. По всей видимости, этим документом была духовная грамота Ульяны. К сожалению, мы не знаем ее полного текста, но какую-то часть последнего имущества матери, очевидно, получил и второй ее сын – Григорий. Из грамоты Сигизмунда II Августа, которая была издана в ноябре 1555 г., мы узнаем, что Ульяна «для старости летъ своихъ» уже не могла управлять монастырем и оставила должность игуменьи. Как и было предусмотрено, ее преемницей стала Анна Хребтовна 90.

В скором времени Ульяна умерла. Судя по всему, это произошло в конце 1555 либо в начале 1556 г. Во всяком случае, указание на смерть Ульяны содержится в судебном постановлении панов-рады по делу ее сына Ивана Яцковича от 26 мая 1556 г. 91.

В заключение несколько слов о том, как сложилась судьба сыновей Ульяны. Старший сын, Григорий Яцкович служил господарским дворянином. В результате раздела наследственных земель он получил принадлежавшее его дяде имение Подберезье и ряд других сел. По своему главному владению Григорий стал называться Подберезским. Его земли лежали в основном за границами Полоцкой земли. Именно по этой причине Григорий Подберезский выставлял в войско со своих полоцких сел всего лишь 2 всадников, о чем мы узнаем из ревизии 1552 года 92.

В 1548 и 1549 гг. Григорий Яцкович отстаивал на монаршем суде свое право держать по годам замок Друцк. Такой порядок держания был определен представителями всех ветвей княжеского рода Друцких. Однако Друцкие не посчитали Григория членом своего рода. Он не участвовал в этом соглашении и, соответственно, не был включен в число тех, кто должен был держать друцкий замок. Григорий же обосновывал свои права тем, что часть Друцка досталась ему «правомъ прироженымъ по дядьку его». Дело в том, что его дядя князь Семен Ямонтович-Подберезский первым браком был женат на княжне Домниде Друцкой-Соколинской 93. От старшего сына Ульяны ведет свое происхождение шляхетский род Подберезских.

Реєстр справ

[1547.10. 20]. Справа Ивану Яцковичу Подберезскому з братомъ его Григоремъ Яцковичомъ Подберезскимъ о впущене в руки г(о)с(по) даръские именя ему в делу досталого Басеи с приселки, и за тымъ о другое имене Кожъчичи, которое иван з свое части Григорю поступити муселъ .
Орігінал: 235/20-та книга судових справ Литовської Метрики. РДАДА. – Ф. 389: Литовська Метрика. – оп. 1. – од. зб. 235, (лист 1–4).

ПЕЧАТКИ

Печаток не знайдено

ПУБЛІКАЦІЇ ДОКУМЕНТІВ

АЛЬБОМИ З МЕДІА

Медіа не знайдено

РЕЛЯЦІЙНІ СТАТТІ

Статтєй не знайдено

Adam Boniecki, Poczet rodów w Wielkim Księstwie Litewskim XV i XVI wieku, Warszawa 1883, s. 250.[↩]
J. Wolff, op.cit., s. 151. Zdanie to podziela białoruski historyk Vasil Varonin (zob. Васіль Варонін, Друцкія князі XIV стагоддзя, Беларускі Гістарычны Агляд, т. 9: 2002, сшыткі 1–2 (16–17), s. 27–28).[↩]
Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. Spisy, t. 1: Województwo wileńskie XIV–XVIII wiek, red. Andrzej Rachuba, Warszawa 2004, nr 36, s. 60.[↩]
Teodor Narbutt, Dzieje starożytne narodu litewskiego, t. 7, Wilno 1840, s. 115; Леонтій Войтович, Князівські династії Східної Європи (кінець IX – початок XVI ст.). Склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження, Львів 2000, s. 288.[↩]
Zob. Jan Jurkiewicz, Od Palemona do Giedymina. Wczesnonowożytne wyobrażenia o początkach Litwy, cz. 1: W kręgu latopisów litewskich, Poznań 2012, passim.[↩]
Полное собрание русских летописей (dalej cyt. ПСРЛ), т. 35: Летописи белорусско-литовские, Москва 1980, s. 130, 147–148, 175–176, 195–196, 216–217.[↩]
Archiwum Główne Akt Dawnych. – Zbiór Dokumentów Pergaminowych. – Nr 8415., s.1[↩]
SRP. Bd. 2. S.168; WolffJ. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. S. 151.[↩]
ПСРЛ,Т. 4. Ч. 1. С. 379. Л. 250 об.; Т. 6. Вип. 1. Стб. 512. Л. 436 o6. — 437; T. 25. C. 225. Л. 315; Любавский М. К. Литовско-Русский сейм. С. 23; Lulewicz H., Rachuba A., Romaniuk Prz.
Ziemia Smolenska i Województwo Smolenskie XIV-XVIII w. № 25. S. 48. О Василий Борейкове также см.: Latyszonek O. Polityczne aspekty przedstawienia sredniowiecznych dziejów ziem bialoruskich w historiografii Wielkiego Księstwa Litewskiego XV-XVI ww.// Białoruskie Zeszyty Historyczne. 2006. T. 25. S. 27.[↩]
Цит. по: Skarbiec dyplomatów. T. 1. № 695. S. 315; cм. также: Boniecki A. Poczet rodów w Wielkiem Ksiestwe Litewskiem. S. 15; Малиновский И. Рада Великого княжества Литовского в связи с боярской думой древней России. Ч.2: Рада Великого княжества Литовского. Томск, 1904. Вып.1. С. 33 и др.[↩]
ПСРЛ.Т.25. С. 228. Л. 319 об.[↩]
ПСРЛ.Т.15.Стб. 459.[↩]
Scriptores rerum Prussicarum, Bd. 3, hrsg. v. Teodor Hirsch, Max Töppen, Ernst Strehlke, Leipzig 1866, s. 168[↩]
ПСРЛ, т. 20: Львовская летопись, издатель А. Кошелев, Москва 2005, s. 217; т. 25: Московский летописный свод конца XV века, Москва 2004, s. 225; т. 35, s. 30, 51, хз 65, 72. O rok później datuje ten fakt Владимирский летописец, zob. ПСРЛ, т. 30: Владимирский летописец. Новгородская вторая (Архивская) летопись, Москва 1965, s. 129, co może wynikać z przyjęcia innego stylu określania początku roku.[↩]
Die Staatsverträge des Deutschen Ordens in Preussen im 15. Jahrhundert, Bd. 1, hrsg. v. Erich Weise, Marburg 1970 (wyd. 2), s. 12.[↩]
ПСРЛ, т. 25, s. 228.[↩]
Jerzy Purc, Itinerarium Witolda wielkiego księcia Litwy (17 lutego 1370 roku – 27 października 1430 roku), Zeszyty Naukowe Uniwersytetu im. Adama Mickiewicza. Historia, z. 11: 1971, s. 84.[↩]
ПСРЛ, т. 20, s. 219; т. 25, s. 229.[↩]
Maciej Stryjkowski, O początkach, wywodach, dzielnościach, sprawach rycerskich i domowych sławnego narodu litewskiego, żmojdzkiego i ruskiego, przedtym nigdy od żadnego ani kuszone, ani opisane, z natchnienia Bożego a uprzejmie pilnego doświadczenia, oprac. Julia Radziszewska, Warszawa 1978, s. 336.[↩]
ПСРЛ, т. 4, ч. 1: Новгородская четвертая летопись, Москва, 2000, s. 386.[↩]
AU. № 39. S.37; Любавский М. К. Литовско-Русский сейм. С.28.[↩]
Jóźwiak SŁ, Kwiatkowski Krz., Szweda A., Szybkowski S. Wojna Polski i Litwy z Zakonem
krzyżackim w latach 1409—1411. $. 261. Przyp. 107.[↩]
Codex diplomaticus Lithuaniae, e codicibus manuscriptis, in archive secreto Regiomontano asservatis / Ed. E. Raczyński. Vratisłaviae, 1845. S. 132; Die Staatsvertriige des Deutschen Ordens in PreuBen. Ne 83. S. 89.[↩]
Akta unii Polski z Litwą 1385–1791, wyd. Stanisław Kutrzeba, Władysław Semkowicz, Kraków 1932, nr 39, s. 37.[↩]
Die Staatsverträge, Bd. 1, s. 89: zapowiedź przywieszenia pieczęci „principum [...] Syenconis filii Jamunth”.[↩]
Леонтович Ф. И. Акты Литовской Метрики. Варшава, 1896. Т. 1. Вып.1: 1413–1498 гг. № 205. Стб. 80—81.[↩]
Lietuvos Metrika (1427–1506): užrašymų knyga 5, parengė Algirdas Baliulis, Artūras Dubonis, Darius Antanavičius (tekstai lotynų kalba), Vilnius 2012, nr 101, s. 80.[↩]
Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. Spisy, t. 4: Ziemia smoleńska i województwo smoleńskie XIV–XVIII wiek, red. Andrzej Rachuba, oprac. Henryk Lulewicz, Andrzej Rachuba, Przemysław P. Romaniuk, Warszawa 2003, nr 33, s. 49.[↩]
ПСРЛ, т. 35, s. 60, 77–78, 109.[↩]
Grzegorz Błaszczyk, Dzieje stosunków polsko-litewskich, t. 2: Od Krewa do Lublina, cz. 1, Poznań 2007, s. 782 n.[↩]
Die Staatsverträge des Deutschen Ordens in Preussen im 15. Jahrhundert, Bd. 2, hrsg. v. Erich Weise, Marburg 1955, nr 230, s. 49. Zob. Krzysztof Pietkiewicz, Kieżgajłowie i ich latyfundium do połowy XVI wieku, Poznań 1982, s. 28.[↩]
Lidia Korczak, Monarcha i poddani. System władzy w Wielkim Księstwie Litewskim w okresie wczesnojagiellońskim, Kraków 2008, s. 182, nr 37.[↩]
Bibl. Czartoryskich Ms. 2245 str. 149[↩]
LM‑3. P. 30, 36, 43; Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. S. 151; Яковенко Н. Українська шляхта з кінця XIV до cepeдини XVII ст. C. 358. Cxeма V(1).[↩]
Любавский М. К. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства.С.14.[↩]
Варонін В. Князь Юрай Лынгвеневіч Мсціслаускі. С. 20–22.[↩]
Lietuvos Metrika (1440–1498): užrašymu knyga 3, s. 36: „Князю Юшку село Болгаковское, што ему князь Жикгимонтъ далъ”. J. Wolff (op.cit., s. 151) odczytał nazwę jako sioło Bołczanowskie.[↩]
Lietuvos Metrika (1440–1498): užrašymu knyga 3, parengė Lina Anužytė, Algirdas Baliulis, Vilnius 1998, s. 31: „Бабичу Менъшому тая делница што князь Михайло Ямонтович держалъ”.[↩]
Ibid., s. 30.[↩]
Ibid., s. 53, 43.[↩]
Lietuvos Metrika, kn. 3, s. 43.[↩]
Lietuvos Metrika, kn. 3, s. 32.[↩]
Р. А. Аляхновіч, С. А. Рыбчонак, А. І. Шаланда, Род Іллінічаў у Вялікім Княстве Літоўскім у XV–XVI стагддзях, Мір 2015 (dodatek źródłowy nr 2), s. 291–292.[↩]
Lietuvos Metrika, kn. 3, s. 32.[↩]
Р. А. Аляхновіч, С. А. Рыбчонак, А. І. Шаланда, Род Іллінічаў у Вялікім Княстве Літоўскім у XV–XVI стагддзях, Мір 2015 (dodatek źródłowy nr 2), s. 291–292.[↩]
Lietuvos Metrika (1499–1514): užrašymu knyga 8, parengė Algirdas Baliulis, Romualdas Firkovičius, Darius Antanavičius, Vilnius 1995, nr 334, 432, 563; Lietuvos Metrika (1511–1518):
užrašymu knyga 9, parengė Krzysztof Pietkiewicz, Vilnius 2002, nr 71.[↩]
Lietuvos Metrika (1524–1529): užrašymu knyga 14, parengė Laimontas Karalius, Darius Antanavičius (tekstai lotynu kalba), Vilnius 2008, nr 888.[↩]
J. Wolff, op.cit., s. 152, przyp. 3 (Metryka Litewska, Księga zapisów 16, k. 140).[↩]
Российский государственный архив древних актов, Москва, Ф. 389, Кн. записей 27, k. 47 (korzystałem z mikro) lmu przechowywanego w: Lietuvos valstybės istorijos archyas, Vilnius.[↩]
Lietuvos Metrika (1499–1514): užrašymu knyga 8, nr 551, s. 395.[↩]
Ibid., nr 244, s. 214.[↩]
Ibid., nr 563, s. 412.[↩]
Русская историческая библиотека, т. 20, Санкт Петербург 1903, nr 477, s. 1187–1188.[↩]
Lietuvos Metrika (1511–1518): užrašymu knyga 9, nr 557, s. 308.[↩]
Władysław Kazimierz Augustyn Pociecha, Królowa Bona (1495–1557). Czasy i ludzie Odrodzenia, t. 3, Poznań 1958, s. 88.[↩]
Lietuvos Metrika (1528): viešuju reikalu knyga 1, parengė Algirdas Baliulis, Arturas Dubonis (ivadas ir priedai), Vilnius 2006, s. 26, 172.[↩]
Памятники истории Восточной Европы, т. 6: Радзивилловские акты из собраиия Российской национальной библиотеки. Первая половина XVI в., сост. Михаил М. КРОМ, Москва–Варшава 2002, nr 48.[↩]
Lietuvos Metrika (1540–1541): 10-oji teismu bylu knyga: (XVI a. pabaigos kopija), parengė Stanislovas Lazutka, Irena Valikonytė, Saule Viskantaitė-Saviščevienė, Vilnius 2003, nr 252, s. 160–161.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 229 (1540–1541): 10-oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. St. Lazutka, I. Valikonytė ir S. Viskantaitė-Saviščevienė. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2003. – LXVII+264 p., p. 158, 160–161.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 229 (1540–1541): 10-oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. St. Lazutka, I. Valikonytė ir S. Viskantaitė-Saviščevienė. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2003. – LXVII+264 p., p. 158, 160–161.[↩]
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 27., л. 86об.–88об.[↩]
Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s.,s. 64, 673; Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 237., л. 267–267об.[↩]
Vartberge, Hesrmannus de. Chronicon Livoniae / Hermannus de Vartberge // Scriptores Rerum Prussicarum. Bd. 2 / Hrsg. von E. Strehlke. – Leipzig, 1863. – P. 21–116., p. 108.[↩]
Полоцкие грамоты XIII – начала XVI в. Т. 1 / Подг. В. А. Воронин, А. И. Груша, А. А. Жлутко, Е. Р. Сквайрс, А. Г. Тюльпин; отв. ред. А. Л. Хорошкевич, зам. отв. ред. С. В. Полехов. – М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2015. – 864 с., с. 356.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. Kn. 7 (1506–1539): Užrašymų knyga 7 / Lietuvos istorijos institutas; par. I. Ilarienė, L. Karalius ir D. Antanavičius. – Vilnius: Lietuvos istorijos instituto leidykla, 2011. – XXX+1012 p., p. 205.[↩]
Горчаков, М. И. О тайне супружества. Происхождение, историко-юридическое значение и каноническое достоинство 50‑й (по спискам патриархов Иосифа и Никона 51‑й) главы печатной Кормчей книги / М. И. Горчаков. – СПб.: Типография В. С. Балашева, 1880. – IV+384+54 с., с. 345–346, 349.[↩]
Горчаков, М. И. О тайне супружества. Происхождение, историко- юридическое значение и каноническое достоинство 50‑й (по спискам патриархов Иосифа и Никона 51‑й) главы печатной Кормчей книги / М. И. Горчаков. – СПб.: Типография В. С. Балашева, 1880. – IV+384+54 с., с. 139.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 11
(1518–1523): Užrašymų knyga 11 / Lietuvos istorijos institutas; par. A. Dubonis. – Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidybos institutas, 1997. – 228 p., p. 65.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. Kn. 10 (1440–1523): Užrašymų knyga 10 / Lietuvos istorijos institutas; par. E. Banionis ir A. Baliulis. – Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidybos institutas, 1997. – 179 p., p. 102.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. Kn. 14 (1524–1529): Užrašymų knyga 14 / Lietuvos istorijos institutas; par. L. Karalius ir D. Antanavičius. – Vilnius: Lietuvos istorijos instituto leidykla, 2008. – 646 p., p. 310–311.[↩]
Michalewiczowa, M. Sapieha Iwan / M. Michalewiczowa // Polski Słownik Biograficzny. T. XXXIV. Zesz. 5 (143). – Wrocław–Warszawa–Kraków: Wydawnictwo Polskiej Akademii Nauk, 1993. – S. 618–621., s. 619, 620.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. Kn. 14 (1524–1529): Užrašymų knyga 14 / Lietuvos istorijos institutas; par. L. Karalius ir D. Antanavičius. – Vilnius: Lietuvos istorijos instituto leidykla, 2008. – 646 p., p. 265–266.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 15 (1528–1538): Užrašymų knyga 15 / Lietuvos istorijos institutas; par. A. Dubonis. – Vilnius: Žara, 2002. – 446 p., p. 85–87; Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 224 (1522–1530): 4‑oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. S. Lazutka, I. Valikonytė ir kt. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 1997. – CXLVIII+514 p., p. 268–270.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 12 (1522–1529): Užrašymų knyga 12 / Lietuvos istorijos institutas; par. D. Antanavičius ir A. Baliulis. – Vilnius: Žara, 2001. – 854 p., p. 544.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 227 (1533–1535): 8‑oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. I. Valikonytė, St. Lazutka ir N. Šlimienė. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 1999. – XCIV+305 p., p. 117; Максимейко, Н. А. Сеймы Литовско-Русского государства до Люблинской унии 1569 г./ Н. А. Максимейко. – Харьков: Типография А. Дарре, 1902. – IV+205 с., с. 90–91.[↩]
Национальный исторический архив Беларуси. – Фонд 1943. – Оп. 1. – Ед. хр. 10., л. 1об., 6об.[↩]
Перапіс войска Вялікага княства Літоўскага 1528 года. Метрыка Вялікага княства Літоўскага. Кн. 523. Кн. Публічных спраў 1 / Падрыхт. А. І. Груша, М. Ф. Спірыдонаў, М. А. Вайтовіч. – Мінск: Беларуская навука, 2003. – 444 с., с. 154.[↩]
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 20., л. 275.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 229 (1540–1541): 10-oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. St. Lazutka, I. Valikonytė ir S. Viskantaitė-Saviščevienė. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2003. – LXVII+264 p., p. 158, 160–161.[↩]
Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Литовская Метрика. – Kn. 229 (1540–1541): 10-oji Teismų bylų knyga / Vilniaus universitetas; par. St. Lazutka, I. Valikonytė ir S. Viskantaitė-Saviščevienė. – Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2003. – LXVII+264 p., p. 158, 160–161.[↩]
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 27., л. 86об.–88об.[↩]
Национальный исторический архив Беларуси. – Фонд 1943. – Оп. 1. – Ед. хр. 10., л. 39.[↩]
Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s, s. 64, 673;, s. 152–153.[↩]
Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s, s. 64, 673; , s. 153, 672–673.[↩]
Полоцкая ревизия 1552 года / Подг. к изд. И. И. Лаппо. – М.: Университетская типография, 1905. – XXI+236 с., с. 167–170.[↩]
Полоцкая ревизия 1552 года / Подг. к изд. И. И. Лаппо. – М.: Университетская типография, 1905. – XXI+236 с., с. 172.[↩]
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 35., л. 20–20об.[↩]
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 35., л. 155об.–156.[↩]
Национальный исторический архив Беларуси. – Фонд 1943. – Оп. 1. – Ед. хр. 10., л. 39.[↩]
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 35., л. 242об.–243об.[↩]
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 38., л. 45об.[↩]
Полоцкая ревизия 1552 года / Подг. к изд. И. И. Лаппо. – М.: Университетская типография, 1905. – XXI+236 с., с. 123.[↩]
Wolff, J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku / J. Wolff. – Warszawa: Druk J. Filipowicza, 1895. – XXV+698 s, s. 64, 673; Российский государственный архив древних актов. – Ф. 389. – Оп. 1. – Ед. хр. 237., л. 267–267об.[↩]