Беспалов Р. А. О «напрасной» смерти князя Михаила Федоровича Воротынского[1]
Специалистам хорошо известно, что круг письменных источников по средневековой истории Верхнего Поочья очень ограничен. Вместе с тем имеется ряд агиографических произведений, которые в изучении истории региона используются крайне редко. В частности это Волоколамский патерик и отдельная редакция Жития прп. Пафнутия Боровского[2]. Начиная с конца XIX в. они неоднократно издавались и использовались в историографии в связи с иными темами исследований[3]. В них содержится рассказ Пафнутия, в котором упоминается о нападении хана Ахмата на Алексин в 1472 г.[4] Также в патерике есть повествование, события которого произошли после смерти Пафнутия, постигшей его 1 мая 1477 г. Оно записано со слов монаха Волоколамского монастыря Никандра. Будучи в 1480 г. еще мирянином, он жил «на краю Литовской земли» вблизи церкви Богородицы (недалеко от устья Угры), и во время пребывания хана Ахмата на Угре пострадал от одного из татарских князей[5]. В том же месте произошли события еще одного рассказа Никандра о «воскрешении» сына знатной вдовы, который едва ли не был похоронен заживо[6]. Основной же темой данного исследования является рассказ о трагических событиях в Воротынске. Свидетелем их последствий стал прп. Иосиф Волоцкий, который в то время был еще учеником прп. Пафнутия Боровского[7].
В Волоколамском патерике рассказ находится в составе «Повестей отца Пафнутия», его автором называется прп. Иосиф[8]. По мнению В. О. Ключевского, «Повести отца Пафнутия» записал некий Данила Моисеев, вероятно, бывший инок Пафнутьева монастыря. В патерик они были включены после смерти Иосифа его племянником Досифеем (Топорковым), не ранее 1546 г.[9] Оттуда вместе с «Повестями отца Пафнутия» рассказ попал в отдельную редакцию Жития прп. Пафнутия Боровского, где получил название «О убиении богобоязлива мужа». Досифей (Топорков), по всей видимости, собирал материалы для патерика на протяжении весьма длительного времени. Л. А. Ольшевская отметила, что одним из его информаторов еще в начале XVI в. мог быть его дядя – младший брат прп. Иосифа Волоцкого Вассиан (Санин), с 1506 г. архиепископ Ростовский, Ярославский и Белозерский[10].
«Некогда,– рассказывал [Иосиф],– был я послан отцом (Пафнутием.– Р. Б.) в город Воротынск к бывшему там князю ради некоторых нужд и нашел его в великой скорби: у князя был некий человек, очень любимый им, добродетельный и боголюбивый, который всегда давал ему полезные советы, имя его было Матвей, а отчество Варнавин. Сын же князя ненавидел его, ибо тот давал отцу не такие советы, как он хотел, и поэтому приказал одному из своих слуг убить его. Князь же об этом ничего не знал.
Когда убили Матвея, всесильный Бог захотел отомстить за кровь праведного, возопившую к нему от земли, как в древности ([возопил голос крови] – Р. Б.) Авелева. И поэтому сын князя, приказавший убить Матвея, вскоре внезапно умер. Также и убивший праведного по его приказу умер злой и неожиданной смертью. И мать того убийцы захотела на третий день по существующему обычаю принести дары в память о нем. Священник же облачился в одежды и послал за просфорами, желая начать проскомидию, чтобы принести дары об убийце. Пекущий просфоры открыл печь, чтобы взять их и отправить к священнику, и увидел печь, полную крови. Священник же и все бывшие с ним в великом страхе прославили Бога, отомстившего за кровь праведного, несправедливо пролитую, и поняли, какое наказание приняли убийцы праведного, ибо лишены они были всякой помощи»[11].
Как заметил А. А. Зимин, Пафнутьев монастырь был основан на земле князя Дмитрия Шемяки (в Суходоле). После поражения от коалиции Василия II и последующей гибели Дмитрия Шемяки († 1453 г.) его поминовение в монастырях Московской митрополии было запрещено митрополитом Ионой. Однако Пафнутий этому решению не подчинился[12]. Так сохранялась его духовная связь с князем Иваном Дмитриевичем Шемятичем, а затем и с князем Василием Ивановичем Шемятичем, которые получили в Великом княжестве Литовском на территории Чернигово-Брянской епископии Новгород Северский. Прадед прп. Иосифа был родом из Литовской земли. По мнению Зимина, он прибыл оттуда в Великое княжество Московское в 1408 г. вместе с князем Свидригайлом, многими князьями, боярами и духовенством Черниговщины, и получил вотчину в Волоке Ламском[13]. Если предположение Зимина верно, то прадед Иосифа тоже был выходцем с территории Чернигово-Брянской епископии, возможно, из ее северской части или из Верхнего Поочья. В таком случае, поездка именно Иосифа в Воротынск видится не случайной.
Предварительно воротынские события можно было бы датировать временем от появления Иосифа в монастыре и его пострижения в монахи (1460 г.) до смерти прп. Пафнутия Боровского (1477 г.). Однако при этом стоило бы обратить внимание на то, что в монастырь Иосиф пришел молодым человеком, долгое время его послушанием было выполнение разных хозяйственных работ[14]. В данном же случае он выступал уже доверенным лицом о. Пафнутия и совершал поездку по важному делу за пределы монастыря. Поэтому, видимо, данное событие произошло не в начале, а во второй половине боровского периода жизни прп. Иосифа. Действительно, в Житии прп. Пафнутия Боровского данный рассказ Иосифа помещен после рассказа о явлении во сне о. Пафнутию недавно умершего брата Ивана III князя Юрия Васильевича († 12 сентября 1473 г.). В составе Волоколамского патерика между этими рассказами вклинились еще два недатированных рассказа о внутренней жизни Пафнутьева монастыря. На этом основании поездку Иосифа в Воротынск следует датировать периодом с конца 1473 г. до смерти Пафнутия Боровского († 1 мая 1477 г.).
Л. А. Ольшевская и С. Н. Травников справедливо указали, что в рассказе речь идет о князе Федоре Львовиче Воротынском[15], который был женат на внучке князя Ольгерда княгине Марии Корибутовне[16]. Он поступил на службу к великому князю литовскому Казимиру еще в 1447 (или в 1442?) г.[17] Также они назвали двух сыновей князя Федора Львовича: князей Дмитрия и Семена. Однако не указали, какой из сыновей, по их мнению, покушался на Матвея (в оригинале – Матфея) и в результате погиб[18].
Действительно, князь Федор Львович Воротынский был жив еще осенью 1480 г., когда «царь (Ахмат.– Р. Б.) был на Угре»[19]. Осенью 1482 г. представители рода воротынских князей в составе крупного литовского войска ходили оборонять Киевскую землю от крымских татар[20]. Может быть, именно в это время в синодик Киево-Печерского монастыря был внесен «род князя воротыньского» с предписанием поминать «князя Феодора, княгиню Марию»[21]. 10 апреля 1483 г. потомки князя Федора Львовича заключили с Казимиром новое докончание о своей службе Литве[22]. В договоре названы князья Дмитрий и Семен Федоровичи, которые, таким образом, после смерти отца еще оставались живыми, а, значит, не могли быть причастными к убийству Матвея Варнавина[23]. Также назван их «братанич» (сын их брата) князь Иван Михайлович. При заключении договора он уже мог самостоятельно целовать крест, т. е. достиг возраста 12 лет, следовательно, родился не позднее начала 1471 г. Отец последнего князь Михаил был старшим сыном князя Федора Львовича[24], но к моменту заключения договора 1483 г. уже скончался. Следовательно, инициатором убийства Матвея Варнавина являлся именно князь Михаил Федорович.
Сведения о Матвее Варнавине в других источниках не выявлены. Его характеристики: добродетельный, боголюбивый, праведный, а также его отчество выдают в нем представителя духовенства[25]. Поскольку он упоминается с отчеством, то, вероятно, приходился сыном какому-то известному в церковной среде Варнаве[26]. Во всяком случае, отец Матвея Варнавина был известен прп. Пафнутию Боровскому и его ученику Иосифу.
Рассказ прп. Иосифа Волоцкого обнажает двойственность положения князя Федора Львовича. Он находился на литовской службе, являлся козельским наместником[27] и с середины XV в. получал от короля Казимира богатые земельные пожалования. Среди них – волости Лагинск и Крайшино вокруг Воротынска, южнее располагался город Перемышль с волостью Озереском[28]. Возможно, в Перемышле находился удел князя Михаила Федоровича, поскольку позже он отошел к его сыну князю Ивану Михайловичу[29]. Далеко на западе, в верховьях рек Угры, Болвы и Снопоти, князю Федору Львовичу были пожалованы волости: Демена со Снопотцом, Городечна с Колуговичами, Ужеперет и Ковыльна[30]. Позже к ним добавились и другие волости[31]. Приблизительно с середины XV в. все литовские пожалования воротынским князьям стали смоленскими «пригородами», т. е. административно были подчинены Смоленску[32]. В самом Смоленске Казимир пожаловал князю Федору Львовичу Немчиновский двор[33]. При этом в треугольнике между волостями Деменой, Снопотцом и Ковыльной располагались волости Любунь, Ближевичи и Печки, вероятно, принадлежавшие Смоленской епископии[34]. Таким образом, князь Федор Львович был тесно связан со Смоленской землей и Смоленской епископией, но при этом, как оказывается, состоял в общении с духовенством Северо-Восточной Руси (на тот момент уже Московской митрополии).
Вообще князья новосильского дома (белёвские, воротынские и одоевские) были благодетелями церквей и монастырей не только своей Новосильско-Одоевской земли[35]. Не единичны их связи и с духовенством Северо-Восточной Руси. Так, в семействе князей Белёвских верили, что рождению князей Федора и Василия Михайловичей († в период с апреля 1459 по январь 1481 гг.) и их сестры Евпраксии способствовали молитвы прп. Кирилла Белозерского († 1427 г.). Их мать княгиня Мария еще до начала 1460‑х гг. подавала большие милостыни Кириллову монастырю и исповедовалась там[36]. Может быть, не случайно позже, в середине XVI в., именно в Кирилло-Белозерском монастыре возникла усыпальница князей Воротынских[37].
Поскольку Матвей Варнавин был близок к князю Федору Львовичу (может быть, являлся его духовником?), то мог иметь вес не только в духовной жизни Воротынского княжества, но и в светских делах. Советы Матвея князю Федору Львовичу так сильно не нравились князю Михаилу, что тот приказал убить священника. В итоге князь Михаил и сам погиб, а воротынское духовенство выступило изобличителем убийцы. С местным духовенством были солидарны прп. Пафнутий Боровский и его ученик Иосиф.
В чем же беда князя Михаила Федоровича? В рассказе прп. Иосифа Волоцкого проводится параллель с историей Каина и Авеля. Согласно Книге Бытия, Каин и Авель были братьями. Они оба приносили дары Богу, но тот замечал лишь дары Авеля, а дары Каина не замечал. В итоге Каин убил Авеля и сам остался без защиты Бога. Затем Каин переселился на восток от Эдема, и от него произошел весь род человеческий (Быт 4. 1–16). Параллель с библейской историей не дословная. Князь Михаил и священник Матвей не были братьями. В отличие от Каина князь Михаил погиб. Впрочем, позже сын князя Михаила – князь Иван Михайлович отъехал на московскую службу (на восток от Литвы), и именно от него дальше пошел весь род князей Воротынских. Согласно библейской истории, Бог не случайно не принимал дары Каина. Еще до убийства Авеля Господь заметил, что Каин «не поднимает к нему лица», а значит «не делает доброе», т. е. отягощен недобрыми помыслами; «у его дверей грех лежит, влечет его к себе» и он готов согрешить. Бог дал ему совет «господствовать» над грехом, т. е. не поддаваться его соблазну[38]. Каин не только не противостоял своему духовному падению, но и устранил со своего пути праведника. В этой связи помыслы князя Михаила Федоровича против священника Матвея склоняют к мысли о том, что их разногласия лежали в плоскости их церковного мировоззрения, того, как следует приносить свою жертву Богу. Чтобы понять вероятные причины конфликта, необходимо обратиться к историческому контексту.
С середины XIV до начала XVI вв. в связи с общей геополитической обстановкой в Верхнем Поочье проходили процессы образования весьма болезненного церковного разлома. Изначально они были связаны с попытками великих литовских князей выделить из митрополии Киевской и всея Руси литовскую часть и образовать в ней особую митрополию. Это оказывало пагубное влияние на церковное устройство тех верхнеокских земель, которые выделились из некогда единой Черниговской земли, но еще сохранялись в составе Чернигово-Брянской епископии с центром в Брянске.
С середины XIV в. Брянск находился под властью Великого княжества Литовского[39]. Однако в своей северо-восточной части обширная Чернигово-Брянская епископия простиралась до Калуги и Тарусы и в верховьях Оки частично входила в сферу политического влияния Москвы. В годы расколов митрополии Киевской и всея Руси это обстоятельство не раз приводило к борьбе литовского и московского митрополитов за влияние в Чернигово-Брянской епископии, а также к вооруженным конфликтам. Так, до июля 1361 г. литовский митрополит Роман самовольно овладел Брянской кафедрой и побудил великого князя литовского Ольгерда к нападению на Алексин, владение московских митрополитов[40]. В эти годы митрополит Алексий, родители которого были выходцами из Чернигова, являлся опекуном московской великокняжеской власти. Видимо, еще в начале 1360‑х гг. по его благословению московские войска захватили крепости Калугу и Мценск, отняли княжение у зятя Ольгерда – князя Ивана Новосильского. В те же годы Алексий освободил от литовской присяги князя Ивана Козельского и некоторых других слуг Ольгерда[41]. Весной 1370 г. московские войска ходили «воевать Брянска»[42]. Не случайно осенью того же года Ольгерд просил у Патриарха нового разделения митрополии[43].
Во время войны 1408 г. в отсутствие митрополита Киевского и всея Руси ставленник митрополита Киприана († 1406 г.) Брянский владыка Исакий вместе с мятежным князем Свидригайлом вывел в Москву с территории Чернигово-Брянской епископии множество литовских подданных: бояр черниговских, брянских, путивльских, стародубских, мценских, любутских, многих князей западной части Верхнего Поочья[44]. Не исключено, что среди них был и прадед прп. Иосифа Волоцкого Александр Саня, который на московской службе получил вотчину вблизи Волока Ламского[45]. Затем Исакий вернулся в Брянск и некоторое время подчинялся новому митрополиту Киевскому и всея Руси Фотию (с 1410 г.). Однако потом, во время очередного раскола митрополии Киевской и всея Руси 1414–1420 гг., Исакий склонился на сторону Григория Цамблака (племянника митрополита Киприана), выдвинутого в литовские митрополиты[46]. В историографии уже обращалось внимание на то, что на время этого церковного раскола в Литву выезжал князь Ярослав Владимирович Серпуховский, у которого возник конфликт с Василием I[47]. Здесь стоит лишь заметить, что стольный город его удела Ярославец, видимо, тоже входил в состав Чернигово-Брянской епископии (см. далее). Поэтому он хорошо знал Брянского владыку Исакия и в Литве мог получить от него поддержку. В свою очередь московская сторона организовала поход можайских войск на Мценск (в пределы Чернигово-Брянской епископии), и 7 июня 1415 г. жители города были приведены к покорности митрополиту Фотию[48].
Далее церковная борьба еще больше отягощалась попытками великих литовских князей и некоторых литовских митрополитов не только обособить Литовскую митрополию, но и провести в ней унию с Римской католической Церковью, принятую на Ферраро-Флоринтийском соборе 1438–1439 гг. На Русь ее привез митрополит Исидор, но не был принят и бежал в Рим. Однако позже, в 1458 г. папа Каллист III совместно с изгнанным константинопольским патриархом-униатом Григорием III Маммой и с согласия изгнанного митрополита Исидора инициировали новое разделение митрополии Киевской и всея Руси. На митрополичью кафедру был выдвинут Григорий (Болгарин). По первоначальному замыслу, в состав митрополии Киевской, Литовской и всея Руси должны были войти 8 епископий, в том числе Брянская (Чернигово-Брянская) и Смоленская[49]. Затем Исидор передал новому претенденту свои святительские обязанности и в отношении московской части митрополии[50]. В конце 1458 г. Григорий (Болгарин), уже именуя себя «архиепископом Киевским и всея Руси», просил покровительства Казимира[51]. В свою очередь, митрополит Киевский и всея Руси Иона из Москвы обратился с окружным посланием к православной пастве Великого княжества Литовского, призывая не принимать единомышленников Исидора[52]. Василий II направил послов к Казимиру, предлагая ему не принимать митрополита из Рима[53]. Однако Казимир оказал Григорию (Болгарину) полную поддержку и направил Василию II встречное послание с просьбой о его принятии вместо престарелого митрополита Ионы. Далее непримиримая позиция сторон привела к окончательному разделению митрополии Киевской и всея Руси на литовскую и московскую части[54].
Во второй половине 1459 г. митрополит Иона направил два схожих по содержанию письма своим ставленникам: Брянскому епископу Евфимию и Смоленскому епископу Мисаилу. Иона остерегал их от приобщения к митрополиту Григорию, и, в частности, писал: «А отъ кого, сыну, будеть тебе о томъ какова нужа, и ты бы, по своему къ намъ исповеданию и обещанию, не приимая того пришедшаго отъ римьскыя церкви, ни иного кого, поставленаго от латыньства, и не приобщаяся ни въ чемъ, да поехалъ оттоле и былъ ко мне»[55]. На письмо Ионы откликнулся Евфимий. В начале 1460‑х гг. он выпрашивал у великого князя московского достойное место для своей дальнейшей службы[56]. Незадолго до сентября 1464 г. он получил положительный ответ, бежал в Москву и получил в управление Суздальскую епископию. Согласно Типографской летописи, «пребеже на Москву Еуфимей, епископъ Брянскый и Черниговскый, покиня свою епископью. И даша емоу Соуждаль, и Колугу, и Торусоу»[57]. В итоге часть расколовшейся Чернигово-Брянской епископии, которая находилась в подчинении великого князя московского (Калуга, Малый Ярославец, Таруса, Алексин), была присоединена к епископии Суздальской[58]. Ранее и владыка Мисаил тоже поддерживал тесные отношения с митрополитом Ионой. Так, в 1456 г. по его просьбе в Смоленск была возвращена икона Богородицы, которую накануне «взял в плен» и вывез в Москву литовский пан Юрга[59]. Однако на упомянутое письмо Ионы Мисаил не откликнулся и остался на Смоленской кафедре.
На данном этапе идея унии еще не находила широкой поддержки в Великом княжестве Литовском. Думается, и православные Смоленской земли могли держаться привилея, который в середине XV в. им выдал Казимир. В первой же статье привилея литовский господарь обещал «хрестиянства греческого закону (православной веры.– Р. Б.) не рушити, налоги (притеснения.– Р. Б.) имъ на ихъ веру не чинити, а въ церковные земли и въ воды не вступатися»[60]. К середине 1460‑х гг. митрополит Григорий (Болгарин) отказался от унии, признав над собой власть православного Константинопольского Патриарха[61]. Тем не менее, думается, процессы церковного раскола, резавшие по живому земли верховьев Оки, не могли не влиять на умы воротынских князей. Вскоре попытки осуществить унию не только возобновились, но и пришли на порог их дома.
После смерти митрополита Григория († 1472 г.), приблизительно в апреле 1473 г. на митрополичью кафедру Великого княжества Литовского был выдвинут Смоленский владыка Мисаил. Тогда же было составлено послание папе римскому о его желании приобщиться к унии, и направлено в Рим через папского посла Антонио Бонумбре[62]. Как заметил Б. Н. Флоря, стремление некоторых представителей православного общества Великого княжества Литовского к возобновлению контактов с Римом было обусловлено их желанием достичь равноправия с католиками и получить соответствующие государственные привилегии. Вместе с тем сохранялась их приверженность к традиционному учению греческой Церкви. Однако православные инициаторы возобновления унии опирались не на сами решения Ферраро-Флорентийского собора, а на послание митрополита Исидора 1439 г., в котором не отразились уступки греков по догматическим вопросам. Они имели очень слабое представление о том, на какие перемены им придется пойти, и оказались к ним совсем не готовы. Их униатские инициативы не в полной мере соответствовали положениям Флорентийской унии 1439 г., а потому наталкивались на возражения католиков и потерпели неудачу[63]. Видимо, в этой связи ответ папы на письмо Мисаила затягивался.
Тем временем, канонического утверждения Мисаила в роли митрополита не происходило. В начале 1476 г. из Константинополя в Литву пришел законно поставленный православный митрополит Спиридон, но был схвачен королем Казимиром и помещен в тюрьму. В марте 1476 г. владыка Мисаил и его сторонники направили новое послание к папе, которое также не получило желаемого ими продолжения[64]. К началу 1480‑х гг. Мисаил умер, а конфессиональная политика Казимира зашла в тупик. Добиться унии с Римом не удалось, а попытки разорвать связи с Константинополем наталкивались на упорное сопротивление влиятельных кругов православного общества Великого княжества Литовского[65].
Исследователи не раз отмечали, что круг авторов послания к папе 1476 г. был довольно узким. Однако в части Смоленской земли его представительство оказалось весьма солидным. Сам владыка Мисаил до своей смерти сохранял за собой управление Смоленской епископией. Именно ему подчинялся ряд волостей, расположенных в верховьях реки Болвы внутри владений князя Федора Львовича Воротынского. Сторонником унии выступал и князь Дмитрий Вяземский, старший в роду вяземских князей[66]. В то время зять владыки Мисаила Богдан Семенович Сопега был господарским писарем[67]. Он вместе с братьями по наследству владел городом Опаковом[68] на реке Угре, который располагался недалеко от Воротынска. Все это были старые знакомые князя Федора Львовича. Еще отец Богдана – Семен Сопега, будучи господарским писарем, в 1448 г. составлял грамоту Казимира о пожаловании воротынскому князю упомянутых земель в верховьях рек Угры, Болвы и Снопоти[69].
Следует полагать, что именно с апреля 1473 г. в среде смоленских феодалов стала настойчиво распространяться идея о приобщении к унии. Однако она встретила сопротивление у значительной части духовенства Великого княжества Литовского, связанных с ним князей и бояр, и тем более вызывала отторжение у духовенства Московской митрополии. Заключение в тюрьму православного митрополита Спиридона и подготовка к новому посланию папе в начале 1476 г., видимо, еще больше накалили обстановку. Эти события не могли пройти мимо князей, бояр и церковных иерархов Смоленской земли и Верхнего Поочья. Именно на этом историческом фоне в семье воротынских князей произошли описанные драматические события. Думается, не случайно прп. Иосиф Волоцкий подчеркивал несогласие князя Михаила Федоровича с позицией местного православного духовенства и духовенства Московской митрополии. Тем самым Иосиф, вероятно, включал князя Михаила Воротынского в число сторонников Смоленского владыки Мисаила с их планами приобщиться к унии. В их устремлениях можно усмотреть тот самый грех, который они еще не совершили, но желали совершить. Согласно библейской истории, именно недобрые помыслы Каина, от которых он не желал отступаться, привели его к совершению убийства.
На языке оригинала князь Михаил Федорович умер «напрасной» смертью[70]. В переводе Л. А. Ольшевской – «внезапной», «неожиданной». Она страшна тем, что наступила без покаяния за совершенное преступление (убийство Матвея Варнавина), что необратимо отягощало его душу перед Богом, поскольку после смерти покаяния нет. Примечательно, что в ряде синодиков среди записей о поминовении князя Федора Львовича Воротынского и его сыновей князей Дмитрия и Семена, его старший сын князь Михаил не упоминается[71]. Во вкладной книге Анастасова монастыря жена князя Михаила княгиня Евфросиния записана как «инока схимница»[72]. Многие, например белёвские и одоевские княгини, принимали монашеский постриг (иночество) перед смертью[73]. Однако княгиня Евфросиния не только стала монахиней, но затем приняла и схиму, т. е. высшую степень монашества, которая предписывала соблюдение строгих правил при ее жизни. Она совершала свой монашеский подвиг при живом сыне-наследнике, хотя при нем могла бы иметь защиту и до старости жить светской жизнью. Вероятно, ее схима была вынужденным шагом, вызванным необходимостью замаливать грех мужа. И только позже потомки князя Михаила Федоровича стали поминать своего предка[74].
По смерти владыки Мисаила, в 1480‑х гг. в Великом княжестве Литовском больше не предпринимались попытки осуществить унию. Как заметил Макарий (Булгаков), в конце XV – начале XVI вв. даже на высших служебных должностях в Литве было много православных[75]. Также, по мнению М. М. Крома, в это время в Литве не было партий, созданных по религиозным мотивам[76]. Тем не менее, можно думать, что в верховьях Оки еще долго помнили об идеях осуществить унию. Они по-прежнему распространялись, прежде всего через семейство Сопег и их окружение, и имели как минимум еще один рецидив.
К концу XV в. Иван Семенович Сопега уже единолично владел городками Опаковом и Дмитровцем на реке Угре[77]. Его сестра Анна Сопежина была женой смоленского окольничего князя Тимофея Владимировича – старшего в роду мосальских князей[78]. Близким родственником Ивана Сопеги являлся Иосиф Болгаринович, который к 1492 г. стал Смоленским владыкой[79]. За Иосифом сохранялись владения Смоленской епископии в верховьях реки Болвы, расположенные среди владений воротынских князей (до их перехода на московскую службу)[80]. Богдан Сопега в 1494–1498 гг. с перерывом был мценско-любутским наместником[81]. Еще в начале 1490‑х гг. Иван Сопега совершил путешествие в Рим, где в мае 1491 г. получил унию из рук папы римского[82]. Иосиф Болгаринович первоначально не поддерживал унию, однако тоже склонился к униатским идеям после того как в 1498 г. стал литовским митрополитом. Соглашение об осуществлении унии на территории Великого княжества Литовского было достигнуто после его переписки с Константинопольским патриархом, долгих переговоров с великим князем Александром Казимировичем и католическим Виленским епископом Войтехом Табором. В 1499 г. Иосиф Болгаринович вместе с Иваном Сопегой уже уговаривали великую княгиню Елену Ивановну (жену Александра Казимировича и дочь Ивана III) принять унию. Только под тяжким давлением Ивана III Александр Казимирович был вынужден отступиться от этих планов[83].
В конце XV – начале XVI в. верховья Оки пережили две войны. Границы Московского государства здесь расширились. При этом два верхнеокских городка постигла особая участь. В 1493 г. Опаков был взят московскими войсками и сожжен[84]. В 1500 г. Дмитровец тоже был полностью уничтожен[85]. Оба городка находились во владении униата Ивана Сопеги. Других случаев уничтожения городов в ходе упомянутых войн здесь не известно.
В итоге следует заключить, что во второй половине XV в., несмотря на свое нахождение на литовской службе, по крайней мере некоторые русские православные князья Верхнего Поочья сохраняли связи с духовенством Московской митрополии. Среди них были князья новосильского дома: воротынские, белёвские и одоевские. Вместе с тем они были хорошо знакомы с идеей великих литовских князей и некоторых литовских митрополитов осуществить в Литовской митрополии унию с Римской Католической Церковью. Ее сторонниками в верховьях Оки главным образом стало семейство Сопег и их родственники, в том числе выдвинутый на митрополичью кафедру Смоленский епископ Мисаил (с 1473 до конца 1470‑х гг.), а также Смоленский епископ Иосиф Болгаринович (с 1492 г.), ставший затем литовским митрополитом (начиная с 1498 г., а может быть, и несколько раньше). Их города и волости непосредственно соседствовали с владениями воротынских князей. Вероятно, именно это соседство оказало влияние на взгляды князя Михаила Федоровича Воротынского, что и привело к конфликту между ним и священником его отца, а в итоге – к гибели князя Михаила.
Таким образом, «напрасную» смерть князя Михаила Воротынского следует датировать периодом с конца 1473 г. до апреля 1477 г. (с начала униатской политики Смоленского владыки Мисаила до смерти прп. Пафнутия Боровского) или более узко: с начала 1476 г. до апреля 1477 г. (с момента обострения борьбы Смоленского владыки Мисаила с митрополитом Спиридоном до смерти прп. Пафнутия Боровского). Обе датировки согласуются с расположением интересующего нас рассказа в Волоколамском патерике.
© Беспалов Р. А., 2017
[1] Предварительный краткий доклад по данной теме был сделан мной в ноябре 2014 г. на семинаре «Русские княжества, Литва и Орда в системе этнокультурных отношений», проводимом музеем-заповедником Куликово Поле (не опубликован).
[2] Кроме рассказов, содержащихся в Волоколамском патерике и отдельной редакции Жития прп. Пафнутия Боровского, здесь можно назвать «Сказание о крещении мецнян в 1415 г.»; Сказание «О чадородии князя Михаила Белёвского и его княгини Марии» в составе Жития прп. Кирилла Белозерского; «Николо-Гостунское сказание» о Белёвской битве 1437 г.; Сказание «О воине, избавленном от поганых» в составе Жития прп. Сергия Радонежского; возможно, и какие-то другие.
[3] Волоколамский патерик: Древнерусские тексты для семинария Московских высших женских курсов / Подгот. Г. Л. Малицкий. М., 1914. № 16; Волоколамский патерик: Семинарий по древнерусской литературе Московских высших женских курсов. Сергиев Посад, 1915. № 5; Волоколамский патерик // Богословские труды. Сб. 10. М., 1973. С. 177–224; Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик / Изд. подгот. Л. А. Ольшевская и С. Н. Травников. М., 1999. С. 81–108, 186–212; Волоколамский патерик / Пер. Л. А. Ольшевской. М., 2012; Житие преподобнаго Пафнутия Боровскаго, написанное Вассианом Саниным / Изд. и вступ. ст. А. П. Кадлубовского // Сборник Историко-филологического общества при Институте князя Безбородко. Т. 2. Отд. 2. Нежин, 1899. С. 98–149; Жития святых в древнерусской письменности. Вып. 1. Тексты. Исследования. Материалы / Отв. ред., сост. и автор вступ. ст. М. С. Крутова. М., 2002. С. 103–152.
[4] Житие преподобнаго Пафнутия Боровскаго... С. 136; Древнерусские патерики... С. 98, 203.
[5] Древнерусские патерики... С. 88–89, 193–194.
[6] Село Богородицкое (Бецкое, Козлово тож), вблизи которого, видимо, жил Никандр, находилось на реке Росвянке (правый приток Угры), в 5 км от устья Угры (Древнерусские патерики. С. 89–90, 194–195; Сычёв Н. В. Новосильско-Одоевское княжество. [Б. м., 2016]. С. 292; Список населенных мест по сведениям 1859 года. Т. 15. Калужская губерния. СПб., 1863. С. 159. № 3762).
[7] Житие преподобнаго Пафнутия Боровскаго... С. 136–137; Древнерусские патерики... С. 99–100, 204–205.
[8] В Волоколамском патерике рассказ приписывается Иосифу и еще каким-то ученикам прп. Пафнутия Боровского, что не согласуется с формой дальнейшего монолога от одного лица: «Поведаша нам ученици отца Пафнутия блаженный Иосиф. Некогда, – рече, – послан бых». В Житии прп. Пафнутия автором рассказа называется один только Иосиф: «Поведа нам блаженнаго отца Пафнотия прежереченныи ученик его Иосиф. Некогда, – рече, – послан бых» (Житие преподобнаго Пафнутия Боровскаго… С. 136).
[9] Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1988. С. 204–208, 294–295. Также см.: Дмитриева Р. П. Досифей Топорков (Вощечников) // Словарь книжников и книжности древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV–XVI в.). Ч. 1. А–К. Л., 1988. С. 201–203; Лурье Я. С. Патерик Волоколамский // Словарь книжников и книжности Древней Руси.Вып. 2. Ч. 2: Л–Я. Л., 1989. С. 163–166. О датировке составления патерика также см.: Древнерусские патерики... С. 330–332.
[10] Древнерусские патерики. С. 327; Лурье Я. С. Вассиан Санин // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV – XVI в.). Ч. 1. А–К. Л., 1988. С. 125–126.
[11] Древнерусские патерики. С. 204–205.
[12] Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV – XVI в.). М., 1977. С. 43–45.
[13] Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина… С. 38.
[14] Басова М. В., Шевченко Э. В. Иосиф // Православная энциклопедия. Т. 25. М., 2010. С. 560.
[15] О происхождении князя Федора Львовича Воротынского см.: Беспалов Р. А. О хронологии жизни князя Федора Львовича Воротынского // Вестник РГГУ. Сер. Исторические науки. Историография. Источниковедение. Методы исторических исследований. М., 2012. № 21(101). С. 24–26, 35, сноска 12.
[16] Lietuvos metrika. Kn. 6 (1494–1506): Užrašymų knyga 6 / Parengė Algirdas Baliulis. Vilnius, 2007. № 530. P. 312; Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею (далее – АЗР). Т. 1. СПб., 1846. №214. С. 363–364.
[17] Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., 1950 (далее – ДДГ). № 39. С. 117–118; Lietuvos metrika. Kn. 5 (1427–1506): Užrašymų knyga 5 / Parengė Egidijus Banionis. Vilnius, 1993 (далее – LM. Kn. 5). №130. P. 247–248; О датировке договора см.: Беспалов Р. А. О хронологии жизни князя Федора Львовича Воротынского. С. 32–33.
[18] Древнерусские патерики... С. 442–443.
[19] Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. Т. 1 (с 1487 по 1533 год). // Сборник Императорского русского исторического общества (далее – СИРИО). Т. 35. СПб., 1892. С. 136.
[20] КаманинИ. [М.] Сообщение послов Киевской земли королю Сигизмунду I о Киевской земле и киевском замке, около 1520 г. // Сборник статей и материалов по истории Юго-Западной России, издаваемый Киевской комиссией для разбора древних актов. Вып. 2. Киев, 1916. С. 6.
[21] Указанный помянник Киево-Печерской Лавры был начат собственно после нашествия татар Менгли-Гирея, поскольку многие книги во время разорения обители сгорели (Голубев С.Т. Древний помянник Киево-Печерской лавры (конца XV и начала XVI столетия) // Чтения в Историческом обществе Нестора летописца. Кн. 6. Приложение. Киев, 1892. С. 31). В 1557 г. во вкладной книге Анастасова монастыря установлен день поминовения князя Федора Воротынского на 11 ноября, т. е. на день памяти св. Федора Студийского (Троицкий Н. И. Одоевский Анастасов Богородице-Рождественский монастырь (упраздненный) // Тульские древности. Тула, 2002. С. 278). Вероятно, это не означает, что князь Федор Львович умер именно в день своего патронального святого.
[22] АЗР. Т. 1. № 80. С. 100–101.
[23] Согласно литовско-воротынскому договору 1483 г., князья Дмитрий и Семен Федоровичи входили в корпорацию князей новосильских, одоевских и воротынских (АЗР. Т. 1. № 80. С. 100). В последний раз они упомянуты в марте 1498 г., и в то время, видимо, были старшими в роду новосильских князей (СИРИО. Т. 35. С. 247, 249). К 1504 г. Воротынск, видимо, как выморочный, отошел в собственность Ивана III (ДДГ. № 89. С. 355; Зимин А. А. О хронологии духовных и договорных грамот великих и удельных князей XIV–XV вв. // Проблемы источниковедения. Вып. 6. М., 1958. С. 319–320). Возможно, они умерли уже к апрелю 1500 г., когда Иван III отвечал Менгли-Гирею, что «одоевскихъ князей болшихъ (старших.– Р. Б.) не стало» (Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Нагайскою Ордами и с Турцией. Т. 1 (с 1474 по 1505 год, эпоха свержения монгольского ига в России) // Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 41. СПб., 1884. С. 306).
[24] Власьев Г. А. Потомство Рюрика. Т. 1. Князья Черниговские. Ч. 1. СПб., 1906. С. 51–53.
[25] Варнава означает «сын пророчества». Это имя одного из апостолов от 70, основателя Кипрской Православной Церкви (Лосева О. В., Лукашевич А. А., Шевченко Э. В. Варна́ва // Православная энциклопедия. Т. 6. М., 2003. С. 641–645).
[26] Возможно, отцом Матвея был Варнава Ветлу́жский, который по преданию ушел в монастырь в 1417 г., а умер около 1445 г. (Зонтиков Н. А., Рябов А. Н. Варна́ва Ветлу́жский // Православная энциклопедия. Т. 6. М., 2003. С. 653–655). Его предполагаемый сын мог родиться в начале XV в. Впрочем, фамилия верхнеокских Варнавиных могла быть и не связана с Варнавой Ветлу́жским. С. Б. Веселовский без ссылки на источник указал на некого Семена Ивановича Варнавина под 1566 г. (Веселовский С. Б. Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии. М., 1974. С. 63). В начале XVII в. верхнеокские Варнавины имели вотчину в Крайшинском стане Воротынского уезда и двор в Белёве (Сычёв Н. В. Указ. соч. С. 233, 314).
[27] LM. Kn. 5. № 131. P. 248; ДДГ. № 39. С. 117–118.
[28] Lietuvos metrika. Kn. 3 (1440–1498): Užrašymų knyga 3 / Parengė Lina Anužytė ir Algirdas Baliulis. Vilnius, 1998 (далее – LM. Kn. 3). P. 39.
[29] В источниках конца XV в. князь Иван Михайлович зачастую называется именно Перемышльским (СИРИО. Т. 35. С. 3, 16, 35, 73, 77). После смерти его дядей Дмитрия и Семена Федоровичей, Воротынск отошел к Ивану III (ДДГ. № 89. С. 355). Однако затем князь Иван Михайлович получил Воротынск от Василия III (Колычева Е. И. Судьба княжеского рода Воротынских в XVI в. // Человек в XVI столетия: Сборник статей. М., 2000. С. 117–120).
[30] LM. Kn. 3. P. 37, 39.
[31] СИРИО. Т. 35. С. 136.
[32] Там же. С. 118–119; Беспалов Р. А. К вопросу о терминах «верховские князья» и «Верховские княжества» // Проблемы славяноведения: Сборник научных статей и материалов. Вып. 12. Брянск, 2010. С. 58–60.
[33] LM. Kn. 3. P. 37, 39.
[34] Указание источника на принадлежность Любуни, Ближевичей и Печек Смоленскому владыке относится к концу 1493 – началу 1494 гг. (СИРИО. Т. 35. С. 136). В то время Смоленским епископом был Иосиф Болгаринович, который лишь незадолго до этого был переведен в Смоленск из Слуцка (Макарий (Булгаков), митр.История Русской Церкви. Кн. 5. М., 1996. С. 65). Если он не владел этими волостями издавна, то и возможность их скорого приобретения внутри владений воротынских князей сомнительна. Поэтому обратим внимание на то, что еще в середине XII в. в верховьях реки Болвы располагался город Оболвь (вблизи Демены XV в.) (Зайцев А. К. Черниговское княжество X–XIII вв. Избранные труды. М., 2009. С. 156; Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства (Историко-географическое исследование). СПб., 1951. С. 221). В нем собиралась гостинная дань, с которой шел доход Смоленской епископии и Смоленскому владыке (Смоленские грамоты XIII–XIV веков. М., 1963. С. 77). Вероятно, схожее положение дел сохранялось и к концу XV в. В таком случае волости смоленского владыки имели не персональную, а епархиальную принадлежность.
[35] Например, сохранились сведения об изготовлении богослужебных книг в Покровский Добрый монастырь и в одну из одоевских церквей при князе Иване Юрьевиче Одоевском в 1463 и 1477 гг. (Леонид [Кавелин], архим. Описание Лихвинского Покровского Доброго мужского монастыря // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1875. Кн. 4. V. Смесь. С. 106–107, 139).
[36] Житие Кирилла Белозерского / Под ред. А. С. Герда. СПб., 2000. С. 45–48.
[37] Первое появление князя Ивана Михайловича Воротынского с его семьей на Белоозере в источниках зафиксировано под 1534 г. в связи с его ссылкой (Колычева Е. И. Указ. соч. С. 120). 21 июня 1535 г. князь Иван Воротынский умер, однако похоронен был в Троице-Сергиевой лавре (Николаева Т. В. Новые находки на территории Загорского музея-заповедника // Советская археология. 1957. №1. С. 251–255; Гиршберг В. Б. Материалы для свода надписей на каменных плитах Москвы и Подмосковья XIV–XVII вв. // Нумизматика и эпиграфика. Вып. 6. М., 1960. С. 6, 22–23. № 31). Усыпальница Воротынских в Кирилловом монастыре была устроена в 1554 г. в специально построенной для этих целей церкви святого Владимира, в связи со смертью князя Владимира Ивановича Воротынского (Никольский Н. [Н.] Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII века (1397–1625). Т. 1. Вып. 1. Об основании и строениях монастыря. СПб., 1897. С. 32–33, 143–151. Приложение. С. XLIX, LIV).
[38] Толкование истории Каина и Авеля см.: Толковая Библия или комментарий на все книги Св. Писания Ветхаго и Новаго Завета. Т. 1. Пятокнижие Моисеево / Под ред. А. П. Лопухина. СПб., 1904. С. 31–36.
[39] ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. М., 2000. Стб. 65.
[40] Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1 (Памятники XI –XV в.). Изд. 2. // Русская историческая библиотека, издаваемая императорскою Археографическою комиссиею (далее – РИБ). Т. 6. СПб., 1908. Приложение. №13. Стб. 75–80; №14. Стб. 85–88; Алексин являлся «куплей» митрополита Петра (1308–1328 гг.). Из источников не известно, у кого он был приобретен, но, очевидно, входил в состав Чернигово-Брянской епископии (Акты феодального землевладения и хозяйства. Ч. 1. М., 1951. № 1. С. 23; ПСРЛ. Т. 10. М., 2000. С. 220).
[41] Беспалов Р. А. О письме Ольгерда Патриарху Филофею // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. М., 2015. № 2(60). С. 55–56, 59–60.
[42] ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. М., 2000. Стб. 92.
[43] РИБ. Т. 6. Приложение. № 24. Стб. 135–140; № 25. Стб. 145–148; О датировке источника и описанных в нем событиях см.: Беспалов Р. А. О письме Ольгерда Патриарху Филофею. С. 49–62.
[44] ПСРЛ. Т. 25. М.; Л., 1949. С. 237; ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. М., 2001. Стб. 28–29; Бычкова М. Е. Родословные книги XVI–XVII вв. как исторический источник. М., 1975. С. 74.
[45] Басова М. В., Шевченко Э. В. Иосиф. С. 560.
[46] Позиция брянского владыки Исакия, видимо, объясняется тем, что с 1390 г. он был ставленником митрополита Киприана, племянником которого являлся Григорий Цамблак (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. М., 2000. Стб. 157–158).
[47] ПСРЛ. Т. 25. М.; Л., 1949. С. 241, 245; Иванов Д. И. Московско-литовские отношения в 20‑е годы XV столетия // Средневековая Русь. Вып. 2. М., 1999. С. 85; Кучкин В. А. Три завещания Василия I // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. М., 2016. № 2(64). С. 49.
[48] Беспалов Р. А. Опыт исследования «Сказания о крещении мценян в 1415 году» в контексте церковной и политической истории Верхнего Поочья // Вопросы истории, культуры и природы Верхнего Поочья: Материалы XIII всероссийской научной конференции. Калуга, 7–9 апреля 2009 г. Калуга, 2009. С. 27–34.
[49] Prochaska A. Nieznane dokumenta do unji Florenckiej w Polsce // Ateneum Wileńskie. T. 1. Zesz. 1. Wilno, 1923. S. 66–69.
[50] Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI века (далее – РФА). Вып. 4. М., 1988. С. 896.
[51] Prochaska A. Nieznane dokumenta do unji Florenckiej w Polsce. S. 73–74.
[52] Абеленцева О. А. Митрополит Иона и установление автокефалии Русской Церкви. М.; СПб., 2009. Приложение № 46. С. 417–422. О датировке грамоты см.: РФА. Вып. 4. С. 894–896.
[53] РИБ. Т. 6. № 100. Стб. 708–709.
[54] ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. М., 2001. Стб. 101–102; Подробнее о разделении митрополии Киевской и всея Руси см., например: Флоря Б. Н. Исследования по истории Церкви. Древнерусское и славянское средневековье. М., 2007. С. 415–420; Абеленцева О. А. Указ. соч. С. 252–273.
[55] РИБ. Т. 6. № 88. Стб. 657–670; По мнению ряда ученых, письма следует датировать периодом с июля – августа до 13 декабря 1459 г. (РФА. Вып. 5. М., 1992. С. 949–950; Абеленцева О. А. Указ. соч. С. 262–263; Приложение № 48, 49. С. 423–430).
[56] РФА. Вып. 1. М., 1986. №52. С. 189–190; РФА. Вып. 5. М., 1992. С. 1000–1001.
[57] ПСРЛ. Т. 24. М., 2000. С. 185–186.
[58] Память о прежнем подчинении Евфимию Брянской епископии сохранялась в Суздале еще долгое время. Согласно Ермолинской летописи, в начале 1485 г. был «поставленъ Суздалю епископъ Нифонтъ, архимандритъ Симановскыи, а Брянскои владыка сиделъ в Суздале и скончася» (ПСРЛ. Т. 23. М., 2004. С. 184). Далее в подчинении суздальских владык до 1672 г. сохранялась сложившаяся таким образом территория епископии и титул: «епископ Суздальский и Тарусский». По свидетельству ключаря Суздальского собора А. Федорова, «в Суждальской епархии много лет были грады: Торуса, Колуга, Оболенск, Алексин, Ярославец Малой, Тулская припись и протчия» (Федоров А. Историческое собрание о богоспасаемом граде Суждале. О построении и о именовании его, и о бывшем прежде в нем великом княжении, и о протчем к тому потребном ради любопытных, собранное из различных показаний вкратце // Временник Императорского общества истории и древностей российских. Кн. 22. М., 1855. II. Материалы. С. 71, 111).
[59] ПСРЛ. Т. 25. М., 2004. С. 232, 273–274; ПСРЛ. Т. 15. М., 2000. Стб. 495.
[60] Здесь приведена цитата из жалованной подтвердительной грамоты польского короля Сигизмунда Смоленскому владыке, панам, боярам и всем жителям Смоленской земли 1505 г. со ссылкой на прежние пожалования короля Казимира IV (АЗР. Т. 1. № 213. С. 360).
[61] Макарий (Булгаков), митр. Указ. соч. Кн. 5. С. 37–40; Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 421–422.
[62] Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 241.
[63] Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 241–244, 277–278, 422.
[64] Макарий (Булгаков), митр.Указ. соч.Кн. 5. С. 40–50; Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 241–252.
[65] Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 253.
[66] Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 248; Архив Юго-Западной России, издаваемый комиссиею для разбора древних актов. Ч. 1. Т. 7. Киев, 1887. С. 199.
[67] О родстве владыки Мисаила с Богданом Сопегой см.: Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Т. 3. СПб., 1848. № 101. С. 231, 233. О службе Богдана Сопеги господарским писарем см.: Груша А. I. Канцырярыя Вялiкага княства Лiтоўскага 40‑х гадоў XV – першай паловы XVI ст. Мiнск, 2006. С. 144, 176–177.
[68] Lietuvos metrika. Kn. 6 (1494–1506): Užrašymų knyga 6 / Parengė Algirdas Baliulis. Vilnius, 2007 (далее – LM. Kn. 6). № 243. P. 168.
[69] LM. Kn. 3. P. 37.
[70] Древнерусские патерики... С. 100.
[71] См. 2 опубликованных синодика Киево-Печерской лавры и синодик Воротынского Спасского, что на устье Угры монастыря (ГолубевС.Т. Древний помянник Киево-Печерской лавры (конца XV и начала XVI столетия). Приложение. С. 31; Поменник Введенської церкви в Ближних Печерах Киево-Печерської Лаври / Упорядкування та вступна стаття Олексiя Кузьмука // Лаврьский альманах. Вип. 18. Київ, 2007. С. 26; Леонид [Кавелин], иером. Церковно-историческое описание упраздненных монастырей, находящихся в пределах Калужской епархии // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1863. Кн. 1. I. Исследования. С. 105–106).
[72] Троицкий Н. И. Указ. соч. С. 278; Леонид [Кавелин], иером. Церковно-историческое описание… С. 167.
[73] Кашкаров В. М. Синодик Покровского Доброго монастыря // Известия Калужской ученой архивной комиссии 1898 год. Вып. 2. Калуга, 1898. С. 25–26; Беспалов Р. А. Основание белёвского Спасо-Преображенского монастыря и белёвские удельные князья по монастырскому синодику // Верхнее Подонье: Археология. История. Вып. 3. Тула, 2008. С. 285.
[74] Троицкий Н. И. Указ. соч. С. 278.
[75] Макарий (Булгаков), митр. Указ. соч. Кн. 5. С. 48.
[76] Кром М. М. Меж Русью и Литвой. Западнорусские земли в системе русско-литовских отношений конца XV – первой половины XVI в. М., 1995. С. 114–118.
[77] LM. Kn. 6. № 137. P. 121; № 243. P. 168.
[78] Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. Warszawa, 1895. S. 249.
[79] Макарий (Булгаков), митр.Указ. соч. Кн. 5. С. 65–81, 384, сноска 81; Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 264–265.
[80] СИРИО. Т. 35. С. 136.
[81] РИБ. Т. 27. Стб. 539–540, 561–562; СИРИО. Т. 35. С. 217–218; LM. Kn. 6. № 216. P. 154; Urzędnicy wielkiego księstwa Litewskiego. Spisy. T. 4. Ziemia Smoleńska i wojewόdztwo Smoleńskie XIV–XVIII wiek. Warszawa, 2003. S. 56.
[82] По мнению Б. Н. Флори, в источнике речь идет об Иване Богдановиче Сопеге и именно он затем способствовал осуществлению унии, будучи канцлером великой княгини Елены Ивановны (Codex epistolaris saeculi decimi quinti. T. 3. / Collectus opera Dr. Anatolii Lewicki. Crakoviae, 1894. №371. S. 389–390; Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 256). Однако А. И. Груша в ходе изучения канцелярии Великого княжества Литовского установил, что канцлером Елены Ивановны был Иван Семенович Сопега, брат Богдана Сопеги (Груша А. I. Указ. соч. С. 145–146, 176–177).
[83] Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 257–261; Макарий (Булгаков), митр.Указ. соч. Кн. 5. С. 65–81.
[84] ПСРЛ. Т. 6. Вып. 2. М., 2001. Стб. 335; ПСРЛ. Т. 28. М.; Л., 1963. С. 158, 323; В акте 1497 г., выданном Александром Казимировичем Ивану Сопеге, у Опакова зафиксировано отсутствие крепости. Указаны городище (бывший город) и посад (LM. Kn. 6. № 243. P. 168).
[85] В московско-литовском договоре о перемирии 1503 г., составленном в присутствии Ивана Сопеги, указано «городище Дмитровца», т. е. бывший город (СИРИО. Т. 35. С. 400).